По утрам я занимался в академии. Моим преподавателем был великий баритон Антонио Котоньи[9]. Он был одним из членов экзаменационной комиссии и еще тогда, на экзамене, выбрал меня себе в ученики. Я считаю величайшим счастьем, что мне довелось знать Котоньи. Это был великий артист и в то же время необычайно добрый и благородный человек. Он не только болел душой за музыкальные успехи своих студентов, но и беспокоился об их жизненных нуждах и не раз посылал им анонимные подарки — пару обуви, пальто и даже деньги, если считал, что это необходимо.
Котоньи совершенно был лишен какого бы то ни было тщеславия и зависти, свойственных многим певцам. Тридцать лет пел он в императорском театре в Москве в качестве «царского баритона» и был еще в зените своей славы, когда на московской сцене появился другой итальянец, баритон Баттистини[10].Котоньи решил тогда, что его господство в театре длилось достаточно долго, и принялся наставлять молодого певца как своего преемника. Даже не предупредив его ни о чем, он явился к Баттистини в 8 утра, и тот был немало удивлен.
— Молодой человек, — сказал ему Котоньи без всяких преамбул, — не тратьте время на подготовку своей партии в «Дон-Жуане». Здесь, в императорском театре, существуют некоторые традиции, связанные с исполнением этой партии. Позвольте я их объясню вам.
В тот вечер, когда состоялся дебют Баттистини в «Дон-Жуане», Котоньи вышел вместе с ним на сцену и на виду у всей публики обнял его и сказал русским театралам несколько прощальных слов. На следующий день он уехал в Рим и никогда больше уже не пел на сцене. Престиж его был так велик, что академия Санта Чечилия сразу же предложила ему кафедру. К тому времени, когда я поступил в академию, Котоньи преподавал там уже лет двадцать, если не больше.
Я никогда больше не встречал такого человека, как Котоньи. Меня волновала сама мысль о том, что я учусь в его классе и что я занимаюсь у того, кто был одним из величайших оперных певцов Европы. Больше того, каждый, кому приходилось встречаться с Котоньи, чувствовал, как облагораживает одно общение с этим человеком. И, разумеется, я был возмущен, когда Фальки, директор академии, сказал мне, что я теряю время, занимаясь в классе у Котоньи.
«Где, — спросил я оскорбленно, — где еще можно найти такого выдающегося, такого замечательного педагога, как он?» Но Фальки настаивал на своем. Ответственность за мой голос, сказал он, теперь уже несет он, Фальки. Котоньи больше восьмидесяти лет, сил у него уже немного. И если я хочу сделать успехи, то должен перейти в класс маэстро Энрико Розати.
