1929 год был годом кризиса Уолл-стрита, и первые недобрые признаки большой депрессии начинали уже сказываться и в «Метрополитен». Я никогда не пытался застраховать себя какими-либо акциями или облигациями, потому что был осторожен с деньгами — это вообще характерно для крестьян провинции Марке. Я не доходил до того, чтобы прятать деньги в матраце, но переправил все свое состояние в Италию, вложил добрую часть его в недвижимость в Реканати, а остальное поместил у одного надежного и достойного банкира. Многие мои коллеги по «Метрополитен» потеряли во время этой депрессии все, что имели. Больше всего мне было жаль Антонио Скотти. Карьера его уже подходила к концу, и у него мало было надежд собрать еще какие-нибудь средства на жизнь.
Между тем по той роскошной публике, которая заполнила «Метрополитен», когда 28 октября 1929 года я пел на открытии сезона в «Манон Леско», нельзя было заметить ни малейшего признака какой-либо паники, которая уже охватила Уолл-стрит.
Лукреция Бори дебютировала в Нью-Йорке в «Манон» Пуччини вместе с Карузо на открытии сезона в 1912 году. С тех пор она не пела в этой опере. Такие спектакли всегда бывают очень волнующими для певцов и необычными со всех точек зрения. В этот раз мы не знали еще и другого — не знали, что поем отходную золотому веку «Метрополитен-опера-хауз».
29 ноября 1929 года я впервые пел партию Оттавио в опере «Дон-Жуан» Моцарта, которая вновь была поставлена в «Метрополитен» после перерыва в двадцать лет. Критики давно уже просили Гатти-Казацца возобновить оперу, но думается, что его решение уступить их просьбам принято все же вопреки его собственному мнению об этой опере. «Дон-Жуан» не создан для большой труппы, какая была в «Метрополитен», идеально эту оперу можно исполнять на сцене какого-нибудь небольшого театра, такого, например, как «Ла Фениче» в Венеции. Моцарт ведь написал оперу для пражского оперного театра, в котором было только семь певцов и не было постоянного хора.
Все мы старались как можно лучше исполнить наши партии. Дирижировал Серафин. Эцио Пинца пел партию Дон-Жуана, Элизабет Ретберг — Донну Эльвиру, Эдита Флишер — Церлину, Павел Лудикар — Лепорелло, а я — дона Оттавио. Но мне кажется, все мы отлично понимали, что нам не удалось раскрыть в этот раз все достоинства оперы. У меня лично, и это вполне понятно, не было никакого опыта исполнения произведений Моцарта, я совершенно не был знаком с необычной манерой пения, которая необходима при исполнении его произведений. И, что еще хуже, я чувствовал, что никак не могу проникнуться симпатией к своему герою, никак не могу перевоплотиться в дона Оттавио. Мне казалось бесконечно глупым, что этот влюбленный жених терпит все интриги и выходки Дон-Жуана.
