выпала мне. Но случилось это лишь через несколько лет.
Зрительный зал «Метрополитен» довольно неудачный, точнее говоря, он не отличается какими-либо архитектурными достоинствами. Но в вечер открытия сезона — это было незадолго до «депрессии Гувера» — он представлял собой необыкновенно блистательное зрелище. В тридцати пяти пурпурных золоченых ложах знаменитой «подковы» — балкона, который снимали на весь сезон крупнейшие миллионеры — Вандербилты, Морганы, Витнеи, Рокфеллеры, — демонстрировались, словно на параде, самые роскошные драгоценности и туалеты, да и все остальное, что можно было видеть в театре, представляло собой потрясающее скопление богатств.
Когда вечером 14 ноября 1921 года занавес поднялся и началась «Травиата», я понял, что отвлекая внимание публики от партии тенора к партии сопрано, Гатти-Казацца поступал исключительно правильно и тактично. Ведь, кроме всего прочего, это был первый после смерти Карузо спектакль в «Метрополитен». Несмотря на множество сверкавших повсюду бриллиантов и украшений, заметно было, что публика в трауре. Певицу Гатти-Казацца тоже выбрал не случайно. Он рассчитывал, что имя ее вызовет интерес и ожидание: это была Амелита Галли-Курчи. Раньше она пела в Чикаго, а теперь впервые выступала в «Метрополитен».
Мне очень хотелось, чтобы сопрано удалось блеснуть и петь лучше меня. Еще больше, чем тогда, когда я заменил однажды Карузо в рождественском спектакле, я чувствовал неловкость, и мне не хотелось выпячивать себя. К несчастью, Галли-Курчи пела плохо. Какова бы ни была причина — не подходила ли партия Виолетты ее голосу, недостаточно ли хорошо она подготовила партию, нездоровилось ли ей или просто она слишком нервничала, остается фактом, что спектакль она провела невыразительно, бесстрастно. Публика из вежливости скрыла свое разочарование жидкими аплодисментами. Так что, несмотря на стратегические ухищрения Гатти-Казацца, вечер этот стал вечером моего успеха — так бывает, когда лавры достаются победителю лишь потому, что не явился противник.
Под тем предлогом (очень слабым, правда, потому что у меня был теперь целый штат слуг), будто сам хочу сделать некоторые покупки, я исчезал время от времени из дому и отправлялся бродить по мрачным улицам Ист-Сайда.
На Малберри-стрит — главной улице «Маленькой Италии» — не было сияющих рекламой и блещущих чистотой магазинов самообслуживания, где американцы запасаются провизией сразу на целую неделю. Магазинчики, в которые я заходил, обычно ютились в какой-нибудь тесной конуре. Но это были итальянские магазины, где все говорили по-итальянски и все пахло Италией. Я покупал там кьянти, копченую пармскую ветчину, пармиджанский сыр, душистую зелень — базилик, майоран, розмарин, — оливковое масло, только что смолотый кофе и даже соломку к чаю — что касается еды, то тут я, простите, националист.
