— Какой кошмар! Только подумай, я о тебе совсем забыл — забыл, что есть такой человек, как ты…
В другой раз он трогательно жаловался, что у него больше нет возможности писать мне письма, ведь мы все время рядом. Со смехом я предложила ему, раз уж так хочется, послать мне письмо со стола на диван, и он так и сделал. Это было последнее его любовное послание ко мне — в хронологическом порядке он записал все ласковые прозвища, которые давал мне в течение семи лет нашей любви, а было их немало — почти сорок. Больше всего меня поражало, что ему удалось сохранить чувство юмора. Резким напряжением воли он мог вынырнуть из глубочайшего отчаяния и развеять печаль неожиданной шуткой или маленьким остроумным спектаклем. Это может показаться странным, но придется признать, что никогда мы не смеялись так много и громко, как в эти мрачные месяцы, — зачастую настолько громко, что однажды немка из соседнего номера, которая очень страдала в нынешней пугающей обстановке, спросила удивленно:
— Над чем вы так много смеетесь? Неужели вам хочется смеяться?
Но мы инстинктивно чувствовали, что это помогает против страха и отчаяния. Много лет спустя мне нередко встречались бывшие заключенные немецких лагерей, чьи лагерные рассказы состояли в основном из смешных эпизодов.
Летом 1936 года мы поехали в отпуск в Евпаторию, в Крым. Погода стояла прекрасная. Мы плавали, валялись на пляже и пытались забыть Москву и наше положение. В качестве переводчиков мы зарабатывали по советским меркам хорошие деньги. Поэтому могли себе позволить какое-то время пожить на частной квартире, пусть и отвратительной. Там имелось радио. Вечером 20 июля мы услышали новость, которая заставила нас замереть и зачарованно слушать. В Испании два дня назад разразилась гражданская война. Трудно описать настроение, в которое нас повергло это известие. Внезапно у нас вновь появилась надежда. Мы снова были воодушевлены, так как теперь не подлежало сомнению: Интернационал жив, несмотря ни на что. На следующий же день мы прервали отпуск и вернулись в Москву.
Сразу по приезде Хайнц пошел к Мануильскому, чтобы заявить о своей готовности работать в Испании. Мануильский не сказал «нет», но и соглашаться не спешил.
— Посмотрим, посмотрим, — большего Хайнц так и не добился от секретаря Коминтерна.
Снова ожидание. В первые же десять дней гражданской войны Португалия выпустила ноту в связи со зверствами, которые республиканцы устроили в Мадриде. В этой ноте Бела Кун
