В полной луж яме, служившей карцером, я просидел шестнадцать дней! В первую же ночь меня недолго допрашивал офицер госбезопасности, бывший непосредственным начальником Антифа. Спустя два дня допросы продолжились. Мне велели во всем признаться, сказали, что оставят сидеть в этой яме, пока я не дам показания или не сдохну. Обвинительный список был очень длинным. Я знал, что оправдываться бесполезно, потому что руководство заодно с теми немцами. Через две недели меня неожиданно отвели в баню, где разрешили помыться, побриться и одели во все новое. Из барака принесли все мои вещи. К чему бы это? Я уже начал было волноваться, что они со мной собираются сделать, но затем немного успокоился: если они готовятся меня расстрелять, то вряд ли вспомнили бы о моем скарбе и потратились на новые вещи. И точно! На стареньком газике меня отвезли на ближайший полевой аэродром, а оттуда в машине с каким-то офицером — прямиком в Москву.
В первую же ночь по прибытии меня долго вели по ужасно длинным коридорам. Коридоры становились все шире, и я совершенно остолбенел, когда меня, наконец, ввели в огромный кабинет некоего генерала, где находилось еще несколько высокопоставленных офицеров. Ко мне обратились по-английски, поскольку для них я был английским шпионом Джоном Диксоном. Моя попытка объяснить, что все это нелепица, ни к чему не привела, и скоро я очутился в камере. Разумеется, если верить тому, что было написано в моем личном деле, — а дело это офицер латвийского КГБ состряпал при активной помощи моих горячо любимых друзей-антифашистов и передал моему сопровождающему в качестве прощального мне подарка, — так вот, если всему этому верить, то я был важной птицей. Историю про английского шпиона, скорее всего, выдумал Вальтер, так как мы с ним неоднократно заходили в театр ближайшего латвийского города Резекне, чтобы одолжить костюмы для нашего лагерного театра. С латышами я говорил не только по-немецки, но и по-английски.
И хотя затем мне удалось кое-что объяснить, но от «шпиона» и вымышленного английского имени в документах я так никогда и не избавился. Впрочем, в моем деле было предостаточно и других очерняющих меня фактов. Например, там говорилось о моем коварном нападении на идеологически устойчивых немцев, которые, сплотившись, борются против фашизма. Из этого дела следовало, что я собирался их оклеветать, да и вообще, что я самая настоящая змея, пригретая на материнской груди советской власти. На протяжении многих месяцев я будто бы подстрекал всех фашистов, реваншистов и реакционеров лагеря к бунту. Причем вовсе не для того, чтобы оспорить право антифашистов на честно заработанную ими миску супа. Нет, моей целью были восстание и массовый побег! Будучи английским шпионом, я даже в латвийском театре пытался наладить связь с латвийскими партизанами. Короче говоря, меня уже давно следовало расстрелять! Так что совершенно закономерно, что, в соответствии с планом, я попал-таки на Лубянку. Или нет?!
