— Может, просто прогуляемся? — ладно.
Снаружи прохладный ветер обещает зябкие сумерки. Над городом собирается бледный закат.
Когда мы забрались в тюрьму, солнце садилось иначе.
Густой оранжевый цвет линеил стены полосами решеток. Мы прошли чешуйчатыми от облупившейся краски коридорами, спустились в липкую влажность подвалов. Воздух там был плотным и клейким, а под ногами хрупала жирная черная жижа. Айяка первой сбежала наверх, в тюремный двор. После бесконечных железных дверей, клеток и сеток, тряской темноты в углах и неровного света от наколдованного Каном шара, на тесной площадке в каменном мешке дышалось почти свободно.
Возвышающаяся на холме серая громада с опаленным боком видна уже с площади, где фонтан и красные цветы. Можно различить витки колючей проволоки по периметру ограды, самодельные флаги на караульных вышках. Издалека — просто яркие пятна, а вблизи проявляются надписи:
Осторожно, люди!
Здесь безопасно.
Закрывайте двери!!!
Во дворе для прогулок их сотни. А еще имен, дат и — рисунков, стихов, просьб и молитв, исповедей и даже заклинаний: новых и древних, сложных и простых, написанных на старых стенах краской, маркерами, кровью, чернилами, мелом. Выцарапанных и выбитых.
— Защитные, укрепляющие, — тихо сказал Тони, смыкая грязные створки зеленых ворот. По ним и дальше полыхнули магией царапины барьера.
— Почему чары работают? — тревожно оглянулась Айяка. — Наложивший их еще жив? Мы все осмотрели…
— Их создали твари, — раздалось из-за закрытых дверей. Маги вздрогнули, Кан схватился за оружие.
— Зачем? — не понял Наас.
Лающий смешок:
— Чтобы они надеялись, что смогут передохнуть и придумать способ выбраться отсюда живыми.
— Аналог Заповедника, — Тони дернул массивную ручку, разрушая цепь и открывая бронзовую в последних лучах тварь. Плутон морщила нос: на земле у костистых лап потрескивала и сыпала искрами еще одна линия защиты. В пару ей перед тварью блестело мутное пятно.
— Не совсем, — Плутон показала зубы. — Мы даем пленнику решать самому, когда начать новый смертельный эксперимент. Милосердней неизвестности, в которой вы держите нас.
— Милосердней?! — вскинулась Айяка. Ее пальцы лежали на эпитафии:
Фейм М. Рарри, меня звали Боб Тревис Тейлор. 15 мая 1865.
Я почти увидела другие стены. Бар. Фотографии и слова прощания. Я тогда решила, что больно видеть их каждый день, но больно — здесь, где время стирает лица, а истории остаются нерассказанными, обрываясь криком под выдуманным небом Отрезка.
