— А как же Илья?
— Мясоедов не верит, что убил он… Посадим, не бойся.
Я ничего не понимала. Если убил не Илья, тогда кто? Дядюшка-лесовик?
— Посадим кого? Мурлыку?
Семёныч смутился. Зажёг сигарету.
— Как бы там ни было, всё успокоится. Жизнь идёт своим чередом, нужно делать дела, — он потушил сигарету, ни разу не затянувшись. — Завтра приедет один человек. На тебя посмотреть, оценить. Произведи впечатление! Впрочем, у тебя это получается само собой.
Оценить… Всё-таки, прав Мясоедов, у каждого есть цена.
— Если всё пройдёт гладко, тебя заберут. Удочерят, увезут в Германию… Ты мне как родная, потому расскажу. Не думай, что там тебя ждёт семья. Смекаешь? Там будет работа. Никто не должен узнать, что ты больна. Скрывай! Заработаешь денег, оплатишь лечение.
— А люди? Они заболеют.
Он поправил:
— Не люди. Клиенты! Вероятность мала. С презервативом вообще нулевая.
— А Вишневский получит деньги? И вы?
Глаза Семёныча превратились в щёлки.
— А это Микуся, уже совершенно тебя не касается.
Девчонки ходили, как будто бы пьяные. Болтали какую-то чепуху, на лицах пылал нездоровый румянец. Убийства были для них, словно секс. А я окончательно поняла, что секс мне не нужен.
Когда я спускалась на завтрак, меня обогнал Илья и шепнул:
— Ты не увидишь закат.
Я встала, как вкопанная, уставившись на его узкую спину. Илья шёл не оборачиваясь, медленно и уверенно.
В груди вспыхнула ярость.
Считает себя главным и неуязвимым? Нашёлся местный божок, поедатель говна!
Когда ноги Ильи ступили на следующий пролёт, я разбежалась, и изо-всех сил толкнула его ладонями в спину. Щёлкнул сустав, и руку пронзила острая боль.
Илья полетел вперёд, глупо выставив руки. Упал, скатился по лестнице на площадку. Я подлетела к нему, и, не давая встать, начала бить ногами.
Илья не проронил ни единого звука, только пытался закрыть руками лицо. Я наклонилась, схватила мальчишку за волосы и ударила лбом о бетон. Он потерял сознание, но я и не думала останавливаться.
До того, как меня оттащили девчонки, я успела треснуть его раз пять. Илья лежал без движения.
Меня прижали к стене и не отпускали. Примчалась питалка, завхоз и Семёныч. Он выдавил глупое: «Мика…», нагнулся над телом Ильи и проверил на шее пульс.
— Живой! Вызывайте «скорую»! Бери его за ноги, тащим в медпункт.
Живой! Блять! Живой!
Я билась в истерике, задыхаясь от ненависти. К девчонкам, которые меня оттащили, не дав проломить Илье черпушку. К местному рабовладельцу Семёнычу, который торгует детьми. К Мясоедову, который считает, что закон — это он сам. К несчастной и бестолковой стране, в которой мне довелось появится на свет.
