— Нет, нет! Не уходите! — воскликнула она.
— Я не могу, Дора. Я люблю свою жену, — ответил он, поднимаясь.
Айседора встрепенулась. В полумраке она не могла видеть выражение его лица.
— Любите? Эту глупую девчонку, которая не любит и не ценит вас?!
Алексей рассердился.
— Дора, вы сейчас не в себе и несете всякие гадости. Не смейте так говорить о моей жене. Вы ничего о ней не знаете.
Глебов развернулся, чтобы уйти, но Дора кинулась за ним следом, обхватила руками, прижалась к его спине.
— О, Алекс, не уходите! Останьтесь! Я так люблю вас! Так, что мне хочется носить вашего ребенка под своим сердцем! Останьтесь! Прошу!
Мгновение, пока Алексей молчал, показалось вечностью. Затем он бережно разжал объятия Айседоры, поцеловал ей руку и покинул номер. Закрывшаяся дверь будто подрубила американку. Она упала на пол и зарыдала.
Айседора не заметила, сколько прошло времени, но слезы ее высохли, а на лице отразилась отчаянная решимость. Она твердо шагнула к телефону.
Через полчаса Станиславский уже стучался в ее номер.
— Что случилось, мадмуазель Дункан? — встревожено спросил он и тут же замолчал — Дункан встретила его во все оружии — при свете свечей в легком воздушном пеньюаре, подчеркивающим все ее достоинства.
— О, да, случилось, — мелодраматично ответила она и, опустив ресницы, вздохнула. Затем жестом пригласила его войти.
— Я не вовремя. — засуетился Константин Сергеевич, ища повод ретироваться.
— Нет, нет! Войдите, мне нужно с вами поговорить!
Станиславский принял приглашение.
— О чем вы хотите поговорить со мной, мадмуазель Дункан?
Дора неторопливо, грациозно, словно пава, прошла к столику и стала разливать по бокалам шампанское, которое несколько часов назад планировала распить с Алексеем. Она заговорила:
— Я приехала на гастроли в Россию, впервые увидела златоглавую Москву, Третьяковку, Большой театр. Я околдована вашим театром, теми реформами, которые пытаетесь принести в театральное искусство вы. А потом я увидела и вас самого — высокого, усатого, породистого мужчину.
Айседора протянула бокал с шампанским Станиславскому и села рядом с ним на диванчик.
Станиславский, пытаясь скрыться от ее пристального взгляда, пригубил шампанское. Он кожей чувствовал, что перед ним разыгрывают сцену. И хотя Дора была прекраснейшей танцовщицей, но как актрисе ему хотелось ей сказать: «Не верю!».
В следующее мгновение Айседора огорошила его:
— Я хочу иметь от вас ребенка. Прямо здесь и немедленно!
Такого поворота Станиславский не ожидал, но все же сохранил самообладание.
