— С жинкой своей договариваться будешь, чтоб она тебе минет почаще делала, — весело кричали ему в ответ.
Очень скоро вокруг меня бурлила толпа в две-три тысячи очень энергичных, крепких спортивных мужчин, и это производило сильное впечатление — во всяком случае, я бы на месте военных не рискнул атаковать такую толпу без трехкратного перевеса.
А еще через полчаса эта энергичная толпа куда-то схлынула, оставив после себя послегрозовое ощущение: стихия ушла, но еще погромыхивает в небесах гром, намекая, что всегда может вернуться и повторить.
Впрочем, перед сценой народ толпился в прежнем количестве, и я пошел туда, на ходу разглядывая экран камеры в тщетных попытках понять, почему она не работает.
В толпе уже не было видно спортсменов, а взгляд натыкался все больше на пузатых мужичков в камуфляже или на каких-то вздорных хипстеров в кожанках и галифе, похожих на «красных» или «белых» персонажей художественных фильмов про гражданскую войну в России в прошлом веке. Отличали от прототипов их только балаклавы — сто лет назад прятать лица было прятать еще не принято, все мерзости делались глаза в глаза, и от души.
В этой красочной толпе громко и на разные голоса поносили жидов, москалей и американцев. А за сценой — я отчетливо слышал — , как кого-то жестоко били. То есть били без шуток — задавались какие-то резкие вопросы, потом следовали звучные удары и ясно слышимые ответные вопли избиваемого:
— Я не москаль, вы меня спутали! Я не москаль, вы меня спутали!
Тем временем на сцену вышел знакомый мне мужик в кургузой синей курточке, один из неизвестных отцов. Он взял микрофон и, кивая за сцену, откуда по-прежнему доносились страшные вопли, сообщил собравшимся:
— Среди нас есть еще один москальский агент.
Толпа забурлила, зашевелилась, вспыхнула огоньками сигарет.
— Где, кто?
— Вот он, — заявил все тот же мужик, и ткнул микрофоном прямо в меня.
Я обмер, осторожно оглядываясь вокруг. В ночном сумраке видно было плохо, но я все же разглядел, как ко мне, протискиваясь сразу с двух направлений, двигаются патрули из хипстеров, с дубинами и в балаклавах.
Бросить камеру и бежать было чисто инстинктивным желанием, но я его подавил. Не могут же эти питекантропы забить болгарского журналиста прямо на центральной площади своей столицы. Русского — могут, это уже ясно, но болгарского нельзя, ЕС ведь не одобрит.
Главное — не признаваться, кто я такой. Я — болгарский журналист. Болгарских журналистов убивать нельзя.
