— Леша, а ты на бюджетных киевских каналах не хочешь поработать за пять евро в день?! — вдруг рявкнула на него Дина.
Олексий вздрогнул и быстро пошел менять точку съемки.
Клин «правосеков» пришел вдруг в движение и попер на полицейских. Я поднял камеру и начал работать. Полицейские оборонялись очень деликатно, даже не пытаясь использовать дубинки, висевшие у них на поясе.
С обеих сторон доносились примирительные крики: «Да вы шо, хлопцы, спокойно!», «Тихонько-тихонько», «Не дозволено дальше!».
Возня продлилась минут десять и закончилась ничем. Я разочарованно опустил камеру, оглядываясь по сторонам. Дина ткнула меня в плечо:
— Вон там стоит Маша, у ограды, с плакатиком. Она лесбиянка, активистка, красавица. Возьми у нее интервью. Она тебе все четко расскажет, кто тут и зачем, отличный спикер для любого уличного сюжета. Мы всегда ее работаем, безотказная девушка.
Я благодарно кивнул и в самом деле пошел к активистке Маше с заранее включенной камерой.
Маша нервно курила, стоя возле помпезной ограды здания суда. Когда она поняла, что я направляюсь к ней, заметно вздрогнула и затянулась сигаретой, прикрывая лицо.
— Болгарское радио, — успокоил ее я.
Она, действительно, успокоилась, поправила челку, выбившуюся из-под вязаной шапки, и робко улыбнулась:
— Ничего, что я в кадре курю?
— Не проблема.
Я дал ей затянуться еще пару раз, затем спросил:
— Что вы ожидаете от суда? Какого наказания для виновников?
— Наказание определит суд, — ответила она осторожно.
— Так у вас на плакатах написано, что дело не передано в суд.
Она щелчком отбросила сигарету в сторону.
— Да, пять дел было возбуждено по нападению на участников марша. И они до сих пор не переданы в суд.
— Так, может, они прекращены?
— Мы надеемся, что нет.
Она отвечала скучно и предсказуемо, поэтому быстро мне надоела. Перед тем, как отойти, я спросил:
— Вы ведь боитесь «правосеков», верно? Даже сейчас, когда рядом стоит милиция[3]?
— Боюсь. Они нападают на беззащитных и слабых. Нападают на всех, кто защищает права человека. И милиция тут не поможет, милиционеры сами нациков боятся.
Я опустил камеру, и девушку тут же прорвало:
— Господи, вы бы знали, какие они все мрази. Они били меня несколько раз, по лицу, в живот били, ребятам нашим ломали ноги, представляете? Возле дома отлавливали и ломали им ноги железными прутьями, отрывали уши, если видели тоннели там, сожгли наш микроавтобус…
Она стала рассказывать подробности, и я послушал их минут пять, ужасаясь, конечно, но также дожидаясь и паузы в ее внезапной яростной обвинительной речи. Когда она, наконец, умолкла, я спросил:
