А после — в Ад.
— А что? — спросил Кит громким, свистящим, страшным шепотом, вперившись в Уилла — тоже страшно. Он не мигал, не шевелился, не дышал даже — просто проглядывал все глаза, ощущая в себе единственное, что теперь наполняло его существо — Ад. Тот же, что был снаружи, был и в нем. И сам он был — в Аду, и нигде больше. — Что — между нами? Что я могу иметь с тобой общего, если от тебя смердит всеми теми, кому ты пел на ухо так же, как и мне?
Он вытянулся, втягивая ноздрями дрожащий между ним и Уиллом воздух, смутно вспоминая: это уже было с ними. Непроявленные тени, прикосновения, которых могло никогда и не случиться, разговоры — совсем другие. Это было — и ничего не было. Ничего не могло быть. С этого момента. С этих слов, подводящих черту под мыслью, что никуда не нужно вести, никуда не нужно спускаться, Преисподняя — вот она, вокруг, внутри, снаружи, под ногами, над головой, у потолочных балок и прогнившего насквозь неба.
Он вытянулся, и погладил Уилла по щеке, уколов кончики пальцев о короткую щетину. Что же, жеребчик, мог бы и подбриться для своих красоток. Или думаешь, что за свои деньги, сиречь — стихи да болтовню, сойдешь и так?
— Не знаешь? А я знаю. Ничего. Пустота. Что ты знаешь про Аид, Орфей, если ты никогда не бывал там? Ты хоть помылся после того, что творил, прежде чем осмелиться подойти ко мне, а? И за что только я до сих пор сдохнуть готов из любви к тебе, ничтожество…
Кит прошипел это почти в находящиеся в такой горячей близости пересохшие губы.
А затем, резко выпрямившись, хлобыстнул мыском по этому лицу, правильность черт которого стало так тошно выносить.
— Поди теперь пораспускай перышки перед своими дырками, красавчик, — бросил небрежно, не оборачиваясь, заранее зная, каким именно жестом Уилл схватится за разбитый нос, как шатнется, отступит назад, втягивая первую заструившуюся по губам и подбородку кровь. — Может быть, из жалости тебя приголубят еще какие-то слабые на передок девицы, ведь это так приятно, верно?
Легко ступая, он оказался на соседнем столе, а оттуда, через лавку, спрыгнул на пол. И утонул в поднявшемся гуле — ни дать ни взять, на упирающегося окровавленного быка выпустили новую стаю голодных собак.
* * *
Роберт Гоф не успел юркнуть под русалочью вывеску, надеясь, как обычно бывает в пору обеда, встретить за выпивкой друзей из «Театра» или даже «Розы», как ему в лицо полетели вопли десятков глоток.
— Драка! Драка! — вопил кто-то с искрящим задором, и крик этот подхватывали, подхватывали заново, и несли меж столов, будто упавшее знамя. Дальше начался грохот — вечные выпивохи, коротающие свободные часы у «Сирены», заколотили по столам, затопали каблуками в пол.
