Он снова, снова, снова позволял делать это с собой. Сколько их было — тех, чья похоть питалась звоном денег в его кошельке и звоном бешеных аплодисментов в его потерянном имени? Сколько их — пахнущих, как звери, движущихся, как звери, смотрящих, как звери, — брало его на измятой постели, на полу, стоя у стены, снова, снова, снова? Над дрожащим столом, на четвереньках, опрокинув на спину и привалив надгробным камнем — а ему было мало, так мало, чтобы вывернуться наизнанку и выбросить из себя, вытащить вместе с каждой костью и жилой воспоминание о том, кому не надо было даже прикасаться к этому ноющему от переполнения телу, чтобы…
Белый пожар взрывался под зажмуренными веками. Кит хотел держать глаза закрытыми, а все остальное в нем было распахнуто, как церковные ворота, как рана, о которой стоило лишь насмешничать со сцены — до того несерьезна она была. Он содрогался в череде судорог, пятная и без того нечистые простыни. Потом — не мог.
— Еще. Я сказал — еще! — кто-то требовал, налагая печать на его распухшие, растресканные губы.
Ну же, парни, если не можете — кликните еще кого-нибудь.
Кого?
Да хоть самого Сатану.
* * *
Сознание возвращалось толчками, чтобы через пару минут, или вечностей, снова кануть в смолянисто черные воды отчаянья. Кто-то драл его с собачьей поспешностью, загребая в кулак волосы на затылке, рывками оттягивая голову назад — пока до боли натягивалась кожа горла, пока до боли натягивалось саднящее нутро вокруг столпа огненного, продетого, как вертел, насквозь?
— Я сказал — соси, да постарательней, — сначала во влажную щеку, затем, погодя — меж губ, ткнулось — упруго, нагло, настойчиво, и Кит с готовностью приоткрыл рот, сразу же пропуская в горло, до упора, утыкаясь носом в жесткие волосы. Он делал то, что умел лучше всего, — сосал, повинуясь пригибающей за шею жесткой мозолистой руке, захлебываясь вдохом и слюной, когда горло ненадолго освобождалось — для того, чтобы с удвоенным пылом принять еще один горячий, нетерпеливо вздыбленный член.
От шума крови в ушах штормило. Оставалось одно лишь упрямое, удушающе бьющееся в губы, возбуждение — и обрывки чужих, незнакомых слов: на крыльях мотыльков глазами сфер, жемчужной пылью мой проложен путь. Я — щепка в вечной буре, Агасфер.
Он отмахивался от этих идиотских строк, как от надоедливых мух.
* * *
Сознание возвращалось толчками, скрывая от разума то, что могло оказаться слишком скучным. Кит дышал, отбрасывая спутанные волосы со лба. Демоны шли за ним по пятам, льнули к нему, прямиком к гладкой коже обнаженной груди под расстегнутым дублетом — а над их рогатыми головами колыхалась, маняще приподнимая налитые груди, улыбающаяся русалка.
