— Но сейчас, — механически повторил я, чувствуя, что даже усталость отлетела прочь, — ну, что же сейчас?
— Ладно, Вася, ты же умненький, ты уже все отлично понял. Глупости это все, детство, фантики.
— Но ведь это же было и есть! От этого не уйдешь! — пытался сопротивляться я. — Это же реальность — чувства, мысли, следовательно, сама жизнь. И ведь ты тоже знаешь, что это такое.
— Да, это реальность. Но это такая же реальность, как зеленое яблоко. Пусть оно существует, им даже можно полюбоваться, но в рот его лучше не брать. — Она заслонила лицо от едкого дыма ладонью, покачала узлом волос, собранных на макушке, и, подсев поближе, поворошила угли в костре длинной веткой. — Запросто можно и оскомину набить. — И улыбнулась как-то загадочно.
— Так что же будет?
— Да ничего не будет. Учиться надо проверять свои чувства, учиться жизни, как и всему остальному, как арифметике и вязанью. Не обязательно же всякую жизненную формулу проверять на собственных ошибках, как ты считаешь?
— А если это не ошибка? Не знаю… Знаю, что вот тут ноет, что смотреть на тебя спокойно не могу, все переворачивается.
— У меня тоже так не раз бывало. Первый раз — еще в пятом классе, — честно призналась она, — но это же все не то… Возрастные увлечения, не больше. Девчонки говорят — черемуха! Слушай, ложись-ка спать, Василек, ты же сегодня вкалывал как сумасшедший. Ты ведь в последнюю смену дежуришь?
Не отвечая на последний вопрос, я пробормотал:
— Не знаю, права ли ты. Сердце не согласно, а голова… Нужно еще подумать…
Описывать эту ночь мне очень тяжело. Как говаривал Гоголь, рука опускается и перо не в силах, ибо это была, если быть честным, ночь моего величайшего позора. Что ж, видно, в жизни надо пройти и через такое… Однако все по порядку.
Липский растолкал меня и тут же бухнулся досыпать. Согнувшись, я выбрался из палатки. На краю неба светало, знобящий предутренний холод заставил посильнее разжечь костер. Лентяй Митька спалил все до веточки, и мне пришлось собирать валежник. Я кинул на угли большую охапку, чтобы сразу, по методике Яковенко, дать «импульс» тепла. Угревшись и положив рядом запас топлива с таким расчетом, чтобы можно было подбрасывать его в костер не вставая, я присел на валун. Бездумно глядя на оранжевые гибкие языки пламени, через некоторое время почувствовал, что впадаю в какое-то оцепенение, в прострацию и уже не контролирую окружающую обстановку.
«Надо размяться, не то раскисну и засну». Встал, походил немного вокруг костра, принес еще несколько охапок сухих веток, стало легче. Наш лагерь был разбит метрах в тридцати — сорока от берега на почти круглой замоховелой черничной пустоши. Сразу за палатками круто взбегал вверх не слишком густо утыканный невысокими чахлыми соснами склон, кое-где прорезанный черными тенями выступов голой скальной породы. Верхняя часть склона вся пропадала в остатках ночной тьмы. С Вилюги тянуло холодным ветром.
