Война началась.
Стремительно и неудержимо.
И весь механизм, который столько лет подготавливал Генрих, сработал безукоризненно. Инициатива оказалась на его стороне. На Империю начался навал со всех сторон. Где — то он только имитировался малыми силами. А где — то, был предельно акцентирован, будучи направлен на достижение далеко идущих стратегических целей. И Главному штабу Империи требовалось потратить время на то, чтобы выяснить, где угроза реальная, а где мираж. И не только Главному штабу, но и политическому руководству страны, которое оказалось в очень неловком положении из — за покушения на Николая Александровича.
Да, Всеволод являлся младшим соправителем и технически мог взять руководство на себя. Но он был молод. И он был не Николай. Да и команда, которую за столько лет создал пятнадцатый Император России, была адаптирована и «заточена» под него, а не под его сына. Со всеми, как говорится, вытекающими.
Так или иначе, но Генрих заснулся в конце 26 апреля 1925 года с довольной улыбкой и крайне благодушным настроением. Задуманное им свершилось. Пусть и не идеально, но свершилось. Оставалось лишь дожать этот «колосс на глиняных ногах», каковым в его представлении была Империя. Ведь если бы было иначе, то разве она стала так нянчиться с народами востока? Даже введя войска Николай применял их осторожно, больше употребляя как средство убеждения, чем принуждения. В глазах Генриха, да и «всего остального цивилизованного мира» это было явным признаком слабости. Да и сам Император казался уже не тот, что прежде… слабым, старым и сентиментальным. Видимо отправка на пожизненную каторгу собственного сына его надломила… во всяком случае, так думали они, а Николай Александрович не давал им повода к иному мнению.
[1] После завоевания Франции и Империя Запада перенесла свою столицу из Аахена в Париж. Так как Париж был уже подготовлен к роли столицы, а Аахен требовалось чуть ли не отстраивать заново.
1925 год, 27 апреля
Боль и тишина.
Удивительные сочетания.
Казалось, что болела каждая клетка его тела. И не только испытывала боль, но и страдала после вчерашнего. Но, увы, принять для поправки здоровья и отправиться спать не могла. Отчего ему было удивительно тошно и мерзко. Что перебивало даже боль.
Николай Александрович открыл глаза. Медленно. С трудом. Буквально продвигаясь по миллиметру и страдая от солнечного света, что норовил поиздеваться над роговой оболочкой. Поморщился. И попытался рукой прикрыть глаза от света. Получалось не очень, так как рука очень плохо слушалась.
