В гастроном она не зашла, а уверенно минула его и, осторожно перейдя узкую улицу, где почти не было движения, направилась к газетному киоску.
Издали киоскера не было видно — продал газеты и ушел, простучало ей сердце. Но тут появилась голова обладателя стеклянной избушки, а за ней — и он сам.
«Нагибался за чем-то», — обрадовалась Настасья Ивановна.
Он работал!
Тетради были!
Тетради были!
Старичок киоскер, у которого с раннего утра до вечера гремел переносной приемник, сразу узнал ее. Они молча и одновременно поздоровались. Старичок потянулся к тетрадкам, вложив в губы обкусанный мундштук.
— Опять к нам, — приветил он знакомое лицо, то ли спрашивая, то ли констатируя факт.
Настасья Ивановна его слов не услышала из-за поющих разудалых молодцов.
— Мне дайте, пожалуйста, три тетрадочки тонких с глянцевой бумагой, — Настасья Ивановна просунула голову в узкое окошко, стараясь перекричать транзистор.
В знак, что ее поняли, киоскер согласно покачал головой.
Настасья Ивановна проверила тетради — не надорваны ли? не помяты ли? — и только после этого спрятала их от мохнатых любопытных снежинок в целлофановый пакет. Бумажная покупка была осторожно положена на самое дно сумки.
Полдела было сделано.
У магазина Настасья Ивановна подождала, пока кто-нибудь отворит изнутри тяжеленную дверь, и, как только это случилось, она юркнула в магазин, обдавший ее своим загустевшим колбасным теплом. Здесь было очень уютно. Очень светло и довольно тихо. И вкусно пахло свежими булочками.
Настасье Ивановне захотелось погреться у батареи — захолодела по дороге, обманутая ярким солнцем, зыбкая уставшая кровь. Но подойти к батареям стеснялась и с удовольствием вдыхала поддерживающий ее точно за плечи плотный ароматный воздух.
У касс и прилавков не было нервных вечерних очередей, и Настасья Ивановна скоро купила все, что надумала купить.
Но решила себя еще и конфетами побаловать. Долго выбирала из тех, что подешевле, наивно рассматривая разноцветные обертки.
Она медленно пересчитала сдачу. Потому и пристрастилась ходить в магазин днем, когда можно было быть медленней, — это было ее естественным состоянием, никто не задевал ее злыми и твердыми, как кирпичи, локтями. Сдача за конфеты составила четырнадцать копеек, и Настасья Ивановна долго убеждалась в этом, шевеля нитями губ.
Монеты выпали у нее из рук и со звоном раскатились по полу.
Оказавшийся рядом военный помог ей собрать мелочь.
Молоденькая продавщица, наблюдавшая за ними, сказала ему улыбаясь, когда он с чеком приблизился к прилавку:
