Вот только в настоящий момент было не до шмоток. Меня беспокоила судьба Тани. Да и голова ужасно болела. Так что я сообщил отроку, чтоб не надоедал по пустякам, и заперся в спальне.
Попытался уснуть, но сон не шёл. В натопленной комнате мне было тяжело и душно, и я снова отправился в сад. На свежем воздухе хотя бы голова болела не так сильно. А снег всё падал и падал, а я бродил возле особняка и думал – думал, что делать дальше. Хотелось всё бросить и на ближайшем поезде... нет, на самолёте рвануть за Таней. Облазить все госпитали на линии фронта, но найти её и притащить обратно. Нечего ей там делать. Я бы с ума сошёл, случись с ней что.
Потом, когда я немного успокоился, пришла более здравая мысль. Первым делом следовало обратиться в военно-медицинское управление. Если Таню приписали к кому-то госпиталю, её имя должно быть в картотеке или каких-то учётных журналах. Я не имел нужных связей, но у Якова или у кого-то из дворянских семей Оханска, с которыми Яков дружил, таковые вполне могли оказаться.
Пока я расхаживал среди клумб перед особняком, к крыльцу подъехал лимузин Григория. Из него вылезло пьяно тело и, поддерживаемое водителем и охранником, пошло вверх по лестнице. Гришка надрался в стельку и что-то горланил заплетающимся языком. Ну и семейка! Как бы они тут все не спились. И ладно Гришка: ему заботиться ни о чём не надо. Но если Ольга Павловна слетит с катушек, на ком род будет держаться?
Побродив ещё какое-то время, я отправился домой.
Сон не помог. Наутро голова по-прежнему болела, и поэтому первое, что я сделал, после того, как принял вертикальное положение – выругался. Паша заглянул ко мне, поинтересовавшись, не желаю ли чего. Он справлялся об этом каждый день, хоть я и приказывал не тревожить меня по чём зря.
Утром, сразу после пробуждения, знатному человеку полагалось бриться, мыть физиономию, брызгаться духами, укладывать волосы, приводить в порядок ногти. Мужчины здесь порой наводили марафет похлеще барышень. Разумеется, делалось это всё при помощи личного слуги. Но я сразу расставил все точки над и, заявив своему оруженосцу и повергнув его тем самым в немалое изумление, что намерен совершать утренний туалет без постороннего участия. Паша до сих пор не привык к этому и постоянно старался чем-то услужить. У него даже начал складываться комплекс собственной бесполезности, ибо ему с детства внушили, что предназначение его – служить. А я и рад был помочь парню, но ощущался я себя неудобно, когда мне прислуживали, особенно в таких, можно сказать, интимных делах. Я тоже не привык ещё к своему нынешнему положению.
