Но она уже засомневалась, что правильно поступила, решив рассказать о брате новым друзьям. Может быть, они не захотят в этом участвовать. Наверняка они ожидают услышать какую-нибудь крутую тайну, а вовсе не такую странную историю.
Так, размышляя, она скользила по длинным коридорам спальных вагонов, днём тихих и пустых, ощущая себя каким-то призраком за стенкой. Словно и во Всемирном экспрессе она оставалась той, кем была в Брошенпустеле: всего лишь сторонним наблюдателем.
Она лихорадочно соображала, как отменить сегодняшнюю встречу. И тут в коридоре самого первого спального вагона навстречу ей полилась музыка, громкая и чуть-чуть с жестяным призвуком, как на послеобеденных танцах сто лет назад.
«Будешь ты в слезах купаться, днями тосковать, метаться», – пел мужской голос.
Флинн остановилась в замешательстве, а потом увидела в конце коридора Пегс, сидящую на ковровом покрытии, прислонившись спиной к стене. На коленях она держала металлическую коробочку, похожую на крошечную древнюю шарманку.
– Флинн, – сказала она, крепко прижав к себе коробочку-шарманку, словно кто-то собирался отнять её, – куда ты подевалась?
«Я спряталась у себя в купе и переживала». Нет, этого она сказать не могла.
– Мне пришлось уйти из комнаты отдыха, – пожав плечами, сообщила Пегс.
«Ну, а если ты разлюбишь вдруг, – горланил голос из шарманки, – в Будапешт уеду я, мой друг. Меня там обожают все!»[8]
– Никому из павлинов это не нравится, – объяснила Пегс, показывая на прибор.
Флинн улыбнулась, потому что в голову не приходило ничего, чем она могла бы опровергнуть слова Пегс.
Ей эта старомодная музыка тоже не нравилась.
Пегс театрально вздохнула:
– Этот Стуре Аной из Гренландии наконец-то замаскировал наше радио, чтобы мадам Флорет его опять не конфисковала, и я было подумала, что парень, возможно, очень даже ничего. И тут он начинает возникать из-за моих музыкальных вкусов!
Флинн, улыбнувшись ещё шире, устроилась на полу рядом с Пегс. Снизу весь вагон показался ей гораздо импозантнее: золотой солнечный свет, падающий в широкие окна и затопляющий коридор осенним теплом, лениво танцующие в нём пылинки, закрытые двери купе из полированного красного дерева. На миг Флинн даже забыла о своих тревогах.
– Думаю, Стуре Аной – самый большой в мире невежда в искусстве, – принялась за своё Пегс. – Уверена, он даже не знает, что означает «если упрямо ты шёл за мечтой, поднимется ветер в ночи».
Ужас молнией пронзил Флинн. Ей почудилось, что открытка в кармане брюк стала накаляться.
