«Домой?»
«Вы не прошли по зрению. У вас оно настолько плохое, что если на войне вы потеряете очки, то начнете палить во что попало. Если же мы приведем вас к присяге, то должны будем потом вас демобилизовать по состоянию здоровья и выплачивать вам пенсию».
И я пошел домой. Рассказал обо всем матери. Она была в восторге. Я вышел на улицу, повернул за угол и увидел всю свою компанию.
«Что случилось?» – потребовал объяснений А-Бэ.
«Признан негодным».
«Ага, а я подарил тебе бумажник… – Это был его прощальный подарок. – Верни мне его обратно».
«Но послушай, А-Бэ, ведь я им уже пользуюсь».
«Ну и что! – возразил он. – Это же бумажник для моряка!» Если честно, я чувствовал себя потерянным. Детство кончилось.
Герб ушел в армию, да и остальные тоже разъезжались кто куда. Моей матери приходилось постоянно выслушивать соболезнования от родных и друзей, сыновья которых отправились за блестящим будущим в колледж или за славой в вооруженные силы. Наверное, ей действительно было тяжело смотреть на меня, бьющего баклуши дома.
Когда мой брат, прекрасно учившийся, поступил в школу Лафайета, декан подошел к нему и спросил:
«Мартин Зайгер? Ларри Зайгер – это ваш брат?»
«Да», – ответил Марти.
Декан приобнял моего брата за плечи и крайне сочувственным тоном поинтересовался:
«А как поживает ваша матушка?»
Как-то отец Герба пригласил меня пройтись, чтобы поучить жизни. Я на протяжении многих лет мечтал быть на месте Герба. У него был отец. У них были деньги. У них был телевизор. Отец Герба спрашивал, что я собираюсь делать.
Я сказал ему, что хочу работать на радио.
«Да ты что? – сказал он. – Это же дурацкие мечты. Ты что, возомнил себя Артуром Годфри?[14] Это же глупость! Тебе нужна нормальная работа».
У отца Герба была маленькая мастерская, где делали шляпы.
«Я возьму тебя к себе на работу, – сказал он. – Научишься обтягивать шляпы. Со временем сможешь стать мастером. А у мастеров бывает трехнедельный отпуск. Так ты сможешь выбиться в люди».
Я занимался всем чем угодно. Мой дядя Лу устроил меня в фирму по доставке посылок. Я был помощником на грузовике. Наш водитель – мы звали его Сумасшедший Краусс – любил, проезжая по улице, сшибать боковые зеркала у припаркованных автомобилей. Одно время я продавал молоко в компании Бордена. Но лучше всего у меня получилось работать на телефоне в кредитном отделе универмага.
Здесь я изобрел слово «конгилировать». Такого слова, конечно же, нет в языке. Но звучало оно вполне убедительно. И очень мне помогало. Я звонил кому-нибудь из клиентов и говорил: «Если вы не внесете свой взнос до вторника, мы можем полностью конгилировать ваш счет». Или: «Не исключено, что я буду вынужден рекомендовать конгилирование», «Тогда шериф конгилирует ваш счет».
