Томер лисою проскочил мимо спящих бандитов и нырнул к себе в дом.
Я порадовался за него и тут же загрустил:
— Костик, а как же деньги?
— Успокойся, Боря, я же не дурак, я тем лохам куклы свои старые сбагрил. Сто лет как в машине валяются!
На этих словах Костик щёлкнул крышкой бардачка, и я увидел неровные пачки денег, отсортированные по номиналу, перетянутые резинками заботливой манюниной рукой.
Костик закрыл бардачок, и я с облегчением вздохнул.
Из темноты парадного входа выскользнул Томер. Он был умыт и одет как денди. В руках держал дорожную сумку. По пути к нам он как бы ненароком нагнулся над спящими, что-то дёрнул и, пританцовывая, подошёл к нам. Мне на колени упал тяжёлый свёрток. Томер хлопнул дверью.
— Поехали, Костик, пожалуйста. Я в полицию позвонил, и они скоро будут, мне тут задерживаться нет смысла.
Со стороны парка послышался звук сирены, потом он смолк. Я смотрел в зеркало заднего вида, я смотрел на Томера, а Томер смотрел на то, что происходило позади нас.
К машине подошли два человека в обычной одежде, постучали по дверям. В маленьком зеркальце я видел, как встрепенулись спящие, как пытались дать дёру, как завязалась небольшая потасовка, со стороны подоспели ещё пара человек в джинсах, и не успели мы свернуть за угол, оба бандита лежали на дороге, лицом кто вниз, кто в сторону.
— Опера, блин, как овчарки, быстрые, чтоб их, — проговорил Томер сквозь зубы и усмехнулся довольный.
— Тебя куда сейчас?
— В аэропорт, пожалуйста, нельзя мне здесь, найдут, вас тоже.
— А деньги? — спросил я, Костик громко кашлянул.
— Есть у меня маленькая заначка, не 20 штук, конечно, но на первое время хватит.
07:00
Мы ехали по утренней набережной. У меня на коленях лежала аккуратная пачка денег, обёртка слепила глаза праздничными шариками и медвежатами. Кусок бумаги от денег Манюни, которые мы вернули немногим ранее, валялся у меня в ногах — сердечки и синие розочки.
— Так что будем делать с дивидендом? — спросил я водителя и подбросил в руках пачку. На глаз в ней было намного больше двадцати тысяч. Костик лукаво улыбнулся.
— Поедем в клинику, заберём огромного собакевича, а там видно будет.
Мы ещё немного помолчали.
— А может, откроем приют для собак или займемся каким-нибудь другим бесполезным рейнджерством?
Костик посмотрел на меня одобряюще.
— Ты, я и собакевич?
— Ты, я и собакевич.
Было очень странно видеть её. Не иначе как кто-то зло подшутил и назначил здесь встречу. Она не суетилась, не спрашивала «вы не подскажете, где…», всё было написано на фасаде: корпус Мехико, факультет искусств имени таких-то. И они, эти искусства, высыпали ей навстречу пёстрой толпой, рассыпались по площади перед корпусом, расселись на лужайках, нанизались воробьиными стаями на низких ступенях. Закурили, защебетали. От такого напора она ещё больше съёжилась и забилась в угол со скамейками, под трёхметровой статуей индейского божества. Поначалу села на самое крайнее сиденье, под идолом, но потом передвинулась поближе к центру. Несколько молодых людей сорвались с мест, и удобный угол остался незанятым: четыре на четыре металлических кресла и низкий столик между ними. Пусто. Только она и огромный, жуткий, неуклюжий рюкзак.
