Сидор чем-то напоминал старого, умудренного жизнью ворона, который сидел над беспомощным врагом, и от собственной победы было ему грустно.
— Не любил я тебя, Мирон… Не любил. Умирай, Мирон, а я поживу. Погреюсь на солнышке…
Сидор поднялся и подошел к окну, чтобы раздвинуть занавески, но вдруг в простенке увидел в раме газетную вырезку. На той вырезке был портрет Ольги Ивановны с той радостной и доверчивой улыбкой на лице, какая бывает только на заре жизни.
— Страшно умирать-то, Миронка? — спросил Сидор осипшим голосом, и было понятно, что с этим вопросом он и шел.
Мирон молчал, и Сидор поглядел на него. Он еще более нахмурил брови и ссутулил плечи. Мирон смотрел на него ясно, спокойно и улыбался.
— Врешь! — крикнул Сидор. — Все-то врешь!
Он набычил голову и шагнул в дверь. Сидор шел по саду, не глядя по сторонам.
По ту сторону сада, у воды, стояла его хата. Он прошел в калитку, остановился посреди двора, потом птичьим движением повел головой и посмотрел на сад.
— Заживу широко, — проговорил он. — Теперь не помешаешь…
По двору бродила живность — куры, гуси, утки, индюки. Птицы было много — не менее сотни.
— Христина!
Из хаты испуганно выскочила полная суетливая женщина с алюминиевой миской в руке, в миске — крупа.
— Где сыны?
— Где им быть? — недовольно ответила женщина. — В поле.
— Пусть точат топоры. К вечеру сад срубим, — сказал Сидор. — Строиться начнем, три сына — три хаты…
— В сельсовет ходил?
— Сад-то бесхозный. Его держали, пока Мирон жил…
— Мирон-то неужто?.. — старуха торопливо перекрестилась.
— Отходит.
Сидор рывком взял из ее рук миску и стал сыпать крупу птице. Живность закружила у ног, гогоча, крякая.
— Мои сыны — лучшие механизаторы в колхозе. Им и лучшее место в деревне…
И не закончил… Выпала из рук, покатилась по земле миска, раскидывая крупу. Рухнул Сидор на колени, скривил рот, прохрипел:
— Мирон…
И упал плашмя на утоптанную землю, неловко вывернув локти.
Он лежал неподвижно, уткнувшись щекой в пустую миску.
— Здравствуй, — сказала Ольга Ивановна, все такая же молодая, чистая лицом, красивая.
Она сидела на краю кровати и ласково смотрела на Мирона.
— Здравствуй, — обрадовался он ей.
— Как ты жил без меня, Миронка? — спросила она.
Он ответил просто:
— Всякое было… Гаврики наши подросли, и детдом закрыли. Без малого тридцать лет председательствовал в сельсовете. Воевал, помогал людям, тебя любил, сад посадил — всего досыта.
— Отчего не женился?
— Привык было к одной. О свадьбе задумался… Да стала ты мне сниться. А вдруг, думаю, придешь… Хоть на закате…
