Но он, конечно, не мог знать, что в моем воображении две давно уже исчезнувшие фигуры моего детства выскочили у него из-за спины и уселись рядом с ним. Теперь они все трое ухмылялись мне.
Одного из них звали Амбрушем Хедели, а второго — Золтаном Еневари. Один из них унизил однажды моего отца, а второй — моего двоюродного дядю. И оба эти урока я крепко запомнил, хотя был тогда еще совсем несмышленышем.
Отца своего я и сейчас так горячо люблю и так жалею, словно он и сейчас живой. Я и поныне не знаю другого такого человека, который был бы так переполнен горечью, как отец в последние годы жизни. Хотя раньше он, наверное, был и веселым, и жизнерадостным, всей душой любящим все красивое.
Он никогда не говорил, но я чувствовал, что он про себя сто раз проклинал то время, когда поверил венграм, которые сулили ему тогда счастливую родину. И, поддавшись их посулам и красноречию, отец вместе со многими другими с воодушевлением и верой в числе первых переселился сюда из Буковины. Переселялись сюда и семьи с малыми детьми из Молдавии, чтобы затем, по прошествии дутых праздников, стать здесь изгоями этой нации, ее пасынками, на голой спине которых отплясывали кованые сапоги чужой им войны за чужие интересы. Их унижали и втаптывали в грязь.
Господа-патриоты выделили обещанный рай моему отцу и ему подобным в Южной Бачке[2]. Однако это с самого начала было явным обманом: их, простаков, посадили на отторгнутую от других землю, «осчастливив» отнятым у других добром. И радужный туман вскоре рассеялся, и они поняли, какой жгучей ненавистью они окружены, хотя в том не было ни малейшей их вины. И горек стал им даже кусок хлеба. И в конце концов они так и не смогли по-настоящему осесть в этих местах, привыкнуть к ним, потому что по истечении нескольких недолгих лет, в 1944 году, их оружием изгнали с этой чужой для них земли.
Отец получил на выселение два коротких часа. Бедняга с потухшим взглядом успел запрячь телегу, покидать в нее наскоро инструмент и посуду, небольшой сундук с одеждой, мешок и корзинку с продуктами; потом на перины и подушки он водрузил семью и пустился в жестокое, неизвестное, долгое-долгое и бесцельное странствие. Судьба не была к нам благосклонна, у нас не было убежища, а кровопролитные бои не раз перекатывались через нас.
По пути умерли две мои старшие сестренки — обеих унесла дизентерия.
А когда пришел новый мир, то отец поначалу и верить в него не осмеливался. Так он и жил до конца своих дней, внутренне готовый к новым переменам, к бесконечной дороге. Все было собрано, все под рукой, чтобы самое необходимое быстро погрузить в телегу — и в путь, в случае, если вновь придется спасаться бегством…
