— Богатый ты, Троня, с такими сынами; видно, бог любит троицу. А мне вот ни одного не дал…
— Дак ты ж знаешь про одного байку? — Хозяин, оживленно поблескивая глазами, сочувственно усмехнулся. — Как батька-вдовец с сыном ели свой обед? Сын первый хлебнул ложку варева и обжег нёбо. Плачет. «Чего ревешь?» — пытает его батька. «Потому, тятька, что один я у тебя». Батька глядит на сына: «Ну? Так треба плакать?..» и ложку варева — тоже в рот. Да как вскинется из-за стола: «Тьфу! Каб у меня и одного, такого, не было!»
Когда мужчины отсмеялись, хозяйка с беспокойством в голосе заметила:
— Что-то, старый, Сергея долго нема… — Она отвернула край занавески, ничего не разглядела в темном окне и, накинув на плечи телогрейку, вышла во двор.
— Не колготись, баба! — заметил ей вслед Трофим Тимофеевич. — Мог и вскладчину после работы встрять — дело молодое. — Он прикурил потухшую папироску, окутался облачком дыма.
Тамара вынесла на руках из-за стола полусонного Игорька, ушла с ним в спальню.
— Привык, понимаешь, за лето к внуку. Не раз говорил своей, — потеплел взглядом Трофим Тимофеевич, — не перепадай ты так за ним: одет-обут, накормлен, а баловать-потворить не смей!
— Хэх, не смей… А ежель ето заложено в человеческой природе?
— Что заложено? — не понял Трофим Тимофеевич.
— Диалектика! — обрадовался возможности сразить хозяина дома еще одним ученым словцом Роман Григорьевич.
— Ты, говорю, своих так не жалела, — никак не отреагировал на кумову ученость Трофим Тимофеевич. — Да и откудова было взяться той жалости, когда за войной да работой видел их только тогда, когда ремень показать треба было?
— Грех тебе жаловаться! Дети — дай бог каждому…
— …говорит, место в саду может потерять, — упрямо гнул в свою сторону Трофим Тимофеевич. — А дитю тут воля — нехай бы еще зиму побыл. Снег у нас чистый, на рождество колядники бегают. Я их с детства тожа запомнил…
— Колядники… волочебники… — заплюскал на хозяина-деда замаслившимися глазками ученый кум. — Эх ты, пережиток прошлого! Да в саду малец развитие получит. Кумекаешь?
В это время у окна послышались торопливые шаги. Анастасия Мироновна, бледная, с трясущимися губами и прижатыми к груди руками, приостановилась на пороге, пропуская вперед сына. Сергей шагнул в хату из сеней — был он без шапки, потные волосы всклокочены, затравленный взгляд метался по кухоньке, не в силах на ком-либо или на чем-либо задержаться. Руки и борта телогрейки перепачканы глиной и мазутом.
