— Папа… а почему декабристы назвали Кяхту «Забалуй-городок» и Вавилоном? А это правда, что знаменитые и в торговле, и в литературе, и в науке Боткины — из Кяхты?
— Да, да… — все подтверждал отец Дмитрий в надежде, что сын его будет таким же предприимчивым, как кяхтинцы, сумевшие несмотря на такую отдаленность установить прямые связи с высшим светом Петербурга и Москвы, — А что тебе, сын мой, больше всего нравится в декабристах?
— Мужество и честность, папа, и умение все делать. Ты знаешь, как буряты звали Николая Бестужева? Улан-Норок — красное солнышко… Золотые руки. Золотой человек. Золотая голова. Золотое сердце. Вот бы и мне уметь все, как умели они…
Так вот что больше всего запомнил Сережа из рассказов Ивана Ивановича! Так вот почему сын был так глух к словам отца о боге и поповстве! Ну, разумеется, подростку куда было интереснее слушать рассказы о том, как кяхтинские Боткины и Гумновы, Баснины и другие купцы-вольнодумцы еще во времена, когда был живым А. С. Пушкин, посылали на Петровский завод чай и продукты декабристам, чем слушать в церкви и на кладбище отпевания мертвых и вопли о них.
Отцу Дмитрию и самому не верилось, что всего девять лет до приезда его детей в Кяхту по ее улицам ходил человек, который часто забегал к Бестужевым в мастерскую, бывал в их огромном, прочно сбитом деревянном доме, с двумя трубами и семью окнами. Что этот человек, Алексей Лушников, вместе с Б. В. Белозеровым по просьбе Бестужевых и Горбачевского отправился в Иркутск, где встретился с Волконским, Трубецким и другими декабристами, а после доставил их письма и посылки в аристократические семьи Москвы и Петрограда. Выходит, Алексей Лушников был обласкан не только декабристами, но и их родственниками и он своими глазами видел, от каких житейских благ отказались Бестужевы, выступив против царя за народ.
Разумеется, Сережа слышал и кяхтинские предания о Н. Г. Чернышевском, и они оставили в его душе свой след. Кяхтинцам доподлинно было известно — Николая Гавриловича в Кадае «строго содержат и никого к нему не пускают, а он много пишет и рвет». Кяхтинцы знали, когда Чернышевского из Кадаи перевели на Александровский завод Нерчинского округа и посадили там в отдельную камеру от поляков, участников восстания 1863 года. Самовар и обед ему приносили отдельно. Без надзирателя никто не, мог войти в его камеру. Напуганный Парижской коммуной царь приказал жандармам упрятать Н. Г. Чернышевского еще «надежней», в места «хуже каторги», в Вилюйск.
