– Черный ворон, что ж ты вьешься,
Над мое-е-ею головой?
Ты добычи не дожде-е-ешься…
Черный во-о-рон, я не твой…
[2]– Кар! – недовольно откликнулся на мои инсинуации ворон.
Я фыркнула.
– Да и пес с тобой. Когда приспичит, вернешься. Не зря ж ты за мной по всему миру таскаешься? К тому же… – я машинально посмотрела на зажатый в руке камень и, увидев на нем «синьку», вздохнула. – Ну вот. И этот испачкался. Сколько же во мне крови, а? И сколько из нее человеческой? Сволочь ты, Ли-Кхкеол. Мне давно помереть пора, а твоя «синька» все дело портит! И сдохнуть никак, и жить неохота. Ты бы хоть спросил, гад, хочу ли я становиться похожей на тебя. Хоть бы предупредил, что оно так получится. Э-эх…
Уронив голову обратно на камень, я снова бездумно уставилась на небеса.
Тяжело вот так лежать без движения, высчитывая, сколько же там высыпало звезд. Но встать не могу – ноги подкашиваются. Едва руками шевелю, однако недолго и без особого толку. Вон, даже какой-то камешек не могу удержать на весу больше минуты. Какое уж тут спускаться? Разве что головой вниз прыгнуть? Но я вроде не самоубийца. Мне бы до утра как-нибудь дотянуть. Долежать потихоньку, не свалившись со своего насеста. А там посмотрим, где я есть. Может, до братиков дозовусь, и они мне всыплют по первое число за то, что…
Внутри предупреждающе все сжалось от одного намека на воспоминание о короле, и я поспешно повернулась на бок, чтобы, если опять вырвет, хотя бы не сделать это на себя. Однако пронесло – просто помутило и все. При этом ощущения остались – «блеск». Можно по коробочкам складывать и за большие деньги продавать тем, кто желает на своей шкуре узнать, что такое депрессия.
Хорошо, что хоть нигде и ничего не болит. Как в песне – боли больше нет. По, крайней мере, физической. А о той, что догорает внутри, жадно выгрызая глубокие каверны, никто не узнает. Впрочем, к этой боли я уже успела немного привыкнуть. Человек, как оказалось, ко всему привыкает. Даже к смерти. Слабость только немного мешает. И апатия безумная – ничего не хочу. Ни шевелиться, ни вставать, ни звать на помощь. Впрочем, и не могу тоже – чувствую, что если только чуть напрягусь, то внутри что-то окончательно лопнет. И тогда залью я половину степи своей драгоценной «синькой», потому что и так держусь из последних сил.
Сейчас я – словно крохотный камешек, упавший с вершины огромной скалы от удара тяжелого сапога; прокатившийся по ее гладкому боку, потерявший все свои корни и почему-то остановившийся на самом краю бездонной пропасти, каким-то чудом зацепившись за дрожащую от напряжения соринку. Лишь качнет его легким ветерком – мгновенно сорвется вниз. Шепнет кто-то неловкое слово, заденет слегка – и он уже не удержится. А внизу глубоко. Темно. Глухо, как в могиле. Только и слышно, как воет между скалами невидимый ветер. И видно, как сверху лениво проплывают тяжелые, равнодушные ко всему тучи. Ни вперед ни качнуться, ни назад уже дороги нет… застрял бедный камешек. Завис на пороге настоящего. И падать не хочет, но и возвращаться обратно некуда. Все сожжено позади. Все разрушено. А сам камешек больше ничего не решает. Никуда не стремится, не борется, не барахтается. Будущее бездумно оставлено им на волю Всевышнего. Просто потому, что своих сил уже ни на что не хватает.
