Мануэль Пуиг
Прошли те времена, когда мужчиной однозначно считался любой, кто не являлся женщиной. В наши дни даже наличие первичных и вторичных половых признаков – не гарантия принадлежности к мужскому роду, да и само понятие «мужчина» рассматривается теперь не столько в биологическом контексте, сколько в гендерном – психологическом, социологическом, культурном.
И оттого соответствовать требованиям времени современным мальчикам (а тем более – взрослым мужчинам) сложнее, чем всем предыдущим поколениям.
В давние времена люди умудрялись как-то гармонично все в себе сочетать: настоящий мужчина был и мудрецом, и воином, и отцом, и любовником. Но где те цивилизации? Давно забыт их прах, а времена, наступившие после золотой эры человечества, изменили его сильную половину не в лучшую сторону, а скорее в сторону упрощения и разделения сфер влияния, так сказать, в сторону «узкой специализации»: либо ты воин, либо мудрец, либо успешен в карьере, либо «отличный семьянин», – и совместить эти роли в полном объеме в современном мире крайне сложно. Мир требовал все большей отдачи от человека в чем-то одном, да и люди, в сравнении с пракультурами, начинали все менее склоняться к «универсальности».
И вот столетиями все продолжалось просто и сурово: мужчина – это добытчик и защитник. Воин. Даже отчасти завоеватель. Со щитом или на щите, либо ты, либо тебя: такой двоичный мир подразумевал простые решения и простые правила: кто кого.
Однако параллельно существовал другой тип мужчин – монахов, которые отнюдь не хуже рыцарей владели оружием и вообще военным делом (крестовые походы – это, кстати, религиозных орденов сфера, а не рыцарей-романтиков), но главное, они были образованней «воинов», так как в те времена наука в основном была сосредоточена вокруг церкви.
Воин или монах – это еще и раздвоение сексуальных стереотипов: экспансия или умение держать себя в руках, побеждать других или побеждать себя. Это были два альтернативных пути, и каждый в своем роде был почетен. Ни тот ни другой вариант не был универсальным или идеальным, но все же давал свободу выбора, насколько это было возможно в те времена.
Но уже в средние века образование стало привилегией узкого круга избранных (опять же либо имевших отношение к сфере религии, либо входивших в правящие или имущественные элиты), и подавляющая часть населения руководствовалась в качестве критерия мужественности правом сильнейшего – и больше практически ничем, за редким исключением. И сила теперь подразумевалась отнюдь не только физическая. Прав не тот, кто прав, а у кого больше прав: это апогей мировоззрения тех времен – оставшийся, увы, актуальным и до наших дней.
