— Мне нужен был ты. Всегда. Завтра я уеду из города, обещаю! Кажется, я уже сыта! — выдавила Мэри едва слышно и торопливо сбежала в спальню. На глаза Кровавой Мэри навернулись слезы. Искренние и настоящие. Не просто соленая вода брызнула, а поток горечи из самых недр ее глубокой как колодец, но давно высохшей души. Она знала, что Сережа наблюдает за ней в проеме смежной двери, поэтому сдвинув свою уродливую шляпу чуть вперед, сделала вид, что внимательно изучает убранство спальни. Ничего лишнего в ней не было: огромная кровать, занимающая чуть ли не половину просторной комнаты, кресла, комод, столик. Зеркало было небольшое и висело над комодом, Колченогий не мог видеть себя в нем.
— Ты не думал перевесить зеркало пониже? — спросила Мэри, кокетливо поправляя шляпку.
— Ни к чему. Я в него не смотрюсь.
Мэри хотела было уточнить: для кого в таком случае зеркало в его спальне, но не успела задать вопрос. Сделав несколько шагов к самому темному углу комнаты, она замерла, уставившись на церковную икону, чему была удивлена до глубины души.
— Ты уверовал?
— Скорее, уворовал… веры. Это Николай Чудотворец. Он меня оберег от беды. Рядом с прииском, в котором мы намывали золото в ссылке, была заброшенная церковь. Охранник отправил меня за досками для костра. Я нашел эту старую икону случайно. Было ощущение, что я иду на чей-то зов. Нас часто обыскивали, подозревая в краже золота. Интересно, но я ее практически не прятал, однако при обысках ее не находили. Это было странно и удивительно. У нас там был вольнодумец-батюшка, позже он меня окрестил возле этой иконы. Смастерил из дерева крестик и обратил в свою веру.
— Как это пошло! — произнесла она чуть потухшим голосом и рассмеялась, немного искусственно. Вор не под знаменем революции, а под ликом святого — это было выше ее понимания. Тем более — во времена гонения всего, что связано с религиозным культом. Сама Мурка ни во что не верила. Ни в Бога, ни в черта. Только в собственные силы.
Мэри одевалась молча. Внешне она казалась отстраненной и равнодушной, но по немного резким, дерганым движениям можно было определить, что внутри нее бушует ураган, вырывающий деревья обид с корнями. Девчонкой она вела себя абсолютно также: если что-то было не по ее сценарию, Маруся непременно начинала дерзить, прячась под маску равнодушия.
Она стояла перед ним в своем нелепом платье, все время норовящим соскользнуть, босая, и, конечно, в шляпе, с которой по непонятным ему причинам никак не хотела расставаться.
