Колченогий замолчал, вспоминая те времена. Ссылка — непростое испытание даже для самого сильного мужчины. Мэри внимательно разглядывала его лицо. Хворое утро, подсматривающее сквозь тяжелые шторы окна, отсвечивалось в его темных глазах, видевших многое. Она вдруг отметила, что ему идет седина — легкое серебро в волосах облагораживало любимое лицо.
— Умоляю, не отпускай меня! — сказала она вдруг очень серьезно.
— Если бы мы могли что-то изменить, — как бы оправдываясь, произнес Колченогий, отводя взгляд. Что он может ей предложить? Просыпаться каждое утро с калекой? Притворяться друг перед другом, что мир, в котором грабежи и убийства считаются нормой, прекрасен?
Этого он обещать не мог, потому что в несовершенном преступном мире, частью которого они оба являлись, каждый был за себя. Свод законов, которые вор его уровня просто обязан соблюдать, держал в рамках, благодаря которым он четко уяснил некие истины, помогающие держаться на плаву. Права и обязанности ему позволяли не работать, но запрещали иметь семью. Два полярных правила, регулирующие уровень кислорода в легких вора. Брать на себя бремя, даже в виде любимой женщины, было не только невыгодно, но и опасно. Уязвимость — вот, что приобретал вместе с близким душе попутчиком преступник. Боязнь не за себя, нет — за того, кто рядом. Как истинный джентльмен, Колченогий не мог подвергать такому серьезному риску свою Мурку, поэтому всецело принимал кодекс вора, воссоздаваемый годами в мире преступности.
— Когда тебя забрали, я боялась сойти с ума, — Мэри предпринимала последнюю попытку, повлиять на его решение. — Я сказала отцу, что не могу без тебя жить. Он даже стихотворение по этому поводу написал. Что-то вроде:
Лети на свет мой мотылек,
Зажги в душе лампадку счастья,
Мне жаль, что путь твой так далек,
И да развеется ненастье».
— Хорошие стихи.
— Не ври! Поэт он был никудышный.
Мэри вспомнила, как страдал ее отец от невнимания. Его отказывались печатать в журналах, объясняя малоизвестностыо. Кто-то говорил прямо, что уровень творчества весьма сомнительный. У него никак не получалось завести выгодную дружбу с каким-нибудь почитаемым и известным поэтом. У всех у них уже были друзья и единомышленники талантливее и надежнее, чем он. Папа Маруси переживал эти несправедливости тяжело, с рюмкой в руке. После плакал, писал стихотворные строки, а в завершении этого ритуала торжественно сжигал их.
— И далась тебе эта революция! Нашла бы хорошего парня, который увлек тебя не идеями, а замужеством! — Колченогий улыбнулся по-мальчишески, напомнив юного Сережку — просвещенного мечтателя, уверенного, что Россию ждет великое будущее. Он строил планы и был уверен, жизнь его будет необыкновенной и героической.
