Еще три, нет, на сей раз четыре дня этого месяца, который качается, будто одноногий столик в кафе. Парк бывшего замка ландграфов, изуродованный, усаженный вековыми ивами вкруг водного зеркала, — и эти ивы, и это зеркало похожи на Ахероновы, — подтверждает свою древность, несмотря на кипучую молодость природы, это парк-пейзаж, а также мысленный план, целый мир.
Знатные дамы носили передники, а двойные раковины их чепцов заключали в себе их по-деревенски розовые щеки, словно двустворчатый моллюск — свой коралл. Ленточку на шее подчеркивал дешевый букет из серебряной филиграни, осколков зеркала, восковых бусин. Эти дамы хранили запах только что выглаженного белья и кислого молока. На двадцати восьми тумбах террасы стояли тогда урны, putti[52], — нет ничего двусмысленнее, но они не доставляют удовольствия, а, разумеется, лишь подготавливают к изнасилованию куклы двести лет спустя, — да слащавые мифологические ню. Забудем же унылый аромат этих дам. Запах тисовой беседки уже был таким же, как теперь — приятно-едким, мрачным запахом отчаянных небес или инфернального рая, а всего в нескольких метрах Herr Bibliothekar[53] Гёльдерлин сочинял свой «Гиперион»[54]. В воздухе — как бы смутный страх, неопределенность, правда, хорошо темперированная, будто большие пьесы для клавесина из сосновых досок, — ландграф был беден, — длинных досок, все еще пахнущих растительным соком и опилками; праздничными вечерами на них набрасывали бледно-розовые ковры, такого же цвета, как розы, которые летом увядают на кедровой террасе и под шпилями соборов, где всегда застаиваются голубоватые пары. Нижняя часть садов отводилась тогда под виноградники и огороды. Именно там сегодня утром лесорубы валят пять высоких американских дубов, точнее, увечат их и распиливают еще живьем на бревна, перекрывая их крики завыванием электропилы, вибрацией двигателей в желтых корпусах. Пни уже рисуют темным растительным соком их диаграмму — мандалу из линий, начерченных на розетке заболони. Пять больших мандал на стриженой траве, укоренившихся в земле обрубками рук. Пять, пять и еще пять дисков, умножаемых до бесконечности или, по крайней мере, бессчетное число раз, — кровоточащие кубки, благоухающие в это зимнее утро. Бревна сортируют по диаметру, а обломанные веточки сбрасывают в кучу, где они будут гнить вместе со своими замерзшими листьями, пустыми и высохшими гнездами. Похоже на скотобойню, и за фарандолой
