— И тебе доброе, мой дорогой.
Азирафаэль аккуратно закрыл томик (первоиздание, естественно, с дарственными надписями: под безукоризненно вежливой убористой вязью от рассыпавшегося в благодарностях издателя — стремительно летящие строчки куда менее официального и более фривольного содержания, уже от автора) и положил его на придиванный столик. В конце концов, «Пьесу о хорошей женщине» он читал неоднократно и мог бы, наверное, пересказать слово в слово. К тому же он не хотел лишний раз злить Кроули: тот по какой-то непонятной причине испытывал к пьесам Уайльда отвращение чуть ли не большее, чем к творениям Шекспира, и был готов в любой момент донести до всех окружающих свое негативное мнение об обоих драматургах, даже если его никто и не спрашивал.
Вот и сейчас Кроули сморщил нос, ухмылка его стала шире и жестче, и он уже набрал в грудь воздуха, собираясь сказать что-то не слишком приятное, и даже руки на груди скрестил, устраиваясь поудобнее для долгой прочувствованной речи, и… тут его взгляд зацепился за рукав пижамы. И залип.
Кроули рассматривал черную клетчатую ткань какое-то время с непроницаемым выражением лица, потом осторожно и медленно выпустил воздух сквозь зубы. Снова вдохнул, также сквозь зубы. Провел пальцами по отвороту до воротника и обратно. Повертел рукой, рассматривая манжету.
И лишь потом заметил (подчеркнуто нейтрально-непроницаемым тоном, по-прежнему не поднимая глаз):
— Ангел…
— Да, мой дорогой?
— Она… черная.
Это не было вопросом, но Азирафаэль все же счел нужным ответить:
— Да, мой дорогой[34].
Пауза затянулась. Азирафаэль переложил одну из подушечек на кресле. Потом все-таки спросил:
— Ты думал, я тебе… сказал неправду?
— Ну… да. — Кроули смотрел на собственные коленки, обтянутые черной фланелью.
— Зачем?
Кроули пожал плечами, по-прежнему пряча взгляд.
— Не знаю. Тебе виднее. Ложь во благо и… и все такое.
Азирафаэль поджал губы.
— Как видишь, нет.
— Да. Вижу.
Какое-то время они молчали. Азирафаэль начал заново перекладывать подушки на кресле, на этот раз все, раскладывая их по довольно запутанной и даже самому ему не очень-то внятной системе[35]. В непонятных ситуациях Азирафаэль всегда начинал что-нибудь перекладывать, будь то книжки, подушки или даже огненный меч: он давно убедился, что это как ничто другое помогает ему успокоиться.
Потом Кроули спросил:
— Но… откуда?
— Из моего комода, мой дорогой[36].
На этот раз пауза была куда более долгой. Кроули теперь теребил пояс, по-прежнему не поднимая глаз и все больше алея скулами. Хмурился.
