Жермен сыпал словами, нервно бегая по комнате. Пенсен молчал. Он пытался уже несколько раз вставить свое слово в монолог Жермена, но это ему не удавалось.
И когда Жермен обессиленный упал в свое кресло и замолчал, Пенсену предоставилась возможность заговорить.
— Господин инспектор, прежде всего я хочу заметить вам, что я журналист, а не полицейский, во-вторых я хо…
Но Жермен прервал его на полуслове. И разразился истерической бранью.
— Да, да, вы не полицейские, вы журналист. И вы думаете, что только на обязанности полицейских лежит оберегать общество от бандитов.
Жермен кричал долго. О служении обществу, о человеколюбии, о совести и чести порядочных людей.
Около десяти минут слушал Пенсен его высокопарную речь. И когда Жермен окончательно умолк, Пенсену удалось договорить:
— Во-вторых, я не знал, что это Гарнер, к этому я пришел уже позже, у себя в отеле.
Жермен безнадежно махнул рукой, давая этим понять, что беседа окончена.
Очутившись на улице, Пенсен легко вздохнул, словно гора свалилась с его плеч. Он не разделял мнения Жермена об обязанности журналистов и был уверен, если ему предоставится когда-либо подобный случай, он поступит точно так же, как поступил сейчас.
* * *
Наконец настал долгожданный день. Жермен, переодевшись в штатское, успел уже два раза объехать посты, расставленные около Главного Почтамта. Сейчас он сидел у себя в кабинете. Каждую минуту звонил телефон. Радионаушники он даже не снимал. Но отовсюду приходили неутешительные вести — бандиты нигде не показывались.
После обеда, часа в 3 дня, Жермен заволновался. Неужели так тщательно подготовленная операция бездарно сорвется. Неужели бандиты не узнали о 225.000 франков, лежащих в Главном Почтамте или, может-быть, они пронюхали о плане Жермена?
Утренний подъем уже сменился упадком. И Жермену, и патрулям надоело ждать.
* * *
Утром этого же дня, часов в 10, Боннот пришел к Гарнеру. Он напомнил ему о готовившемся ограблении Главного Почтамта. Когда он говорил о 225 тысячах, его глаза алчно горели, и руки невольно сжимались, словно ощущали ломкие, тысячефранковые билеты.
В ответ на его слова Гарнер недовольно поморщился.
— Разве я не сказал, что мы не возьмемся за это дело, — неохотно проговорил он.
— Нет, хозяин, ты этого не говорил.
— Значит, я говорю это сейчас.
— Да, но у меня уже все заготовлено, — Боннот начал волноваться, первый признак — красные круги на щеках уже заалели.
Это не ускользнуло от внимания Гарнера. Он знал неудержимую алчность своего помощника, считавшего деньги во всех банках своею собственностью. И отказаться от очередного ограбления — значило обидеть Боннота. Он около двух недель будет болеть, как будто бы эти 225 тысяч франков были у него похищены другими. И Гарнер решил успокоить его:
