— Так тебе и надо, — ругал он себя сквозь зубы, — так тебе и надо… Эх ты, идиот…
Но вскоре ему стало жалко себя. Ему на спину взвалили груз, который он должен нести через всю жизнь, как верблюд через пустыню. Миллер ясно увидел, в какую паутину лжи он попал. Вот она, супружеская жизнь: бесконечные оправдания, головные боли, детские болезни. Ночью беги в аптеку за каплями, утром целуй жену в непричесанную голову. Наставления тестя и тещи, унылые семейные праздники.
Нет, он не сдастся, он еще поборется! Миллер поднял голову и гордо оглядел безлюдную улицу. Теперь он шел легко и стремительно, словно бесполезная ноша внезапно свалилась с плеч. Он будто парил над землей. Ему хотелось сбросить кожу, взмыть ввысь и улететь куда-то далеко-далеко, где его никто не знает, и там, среди чужих людей, обрести свободу ото всех и от себя.
Вдруг он остановился, задрал голову и попытался заглянуть в окно на первом этаже. Перед глазами возникла коротко постриженная девушка, и он вновь почувствовал тепло ее тела, точь-в-точь как вчера, когда она прижималась к нему, словно хотела в нем утонуть, и шептала:
— Милый мой, единственный…
Он долго всматривался в знакомое окно. Почему такой слабый свет, почему оно занавешено? Миллер несколько раз свистнул и замер в ожидании. Он дрожал от нетерпения, с ненавистью глядя на жалюзи, вдруг ставшие непреодолимым препятствием. Наклонился, зачерпнул горсть снега и быстрым, нервным движением слепил снежок. Бросить в окно или нет?
Тут кто-то сзади тронул его за рукав, и Миллер услышал тихий голос:
— Не хочешь пойти со мной, красавчик?
Он стремительно обернулся. На него смотрели глаза, черные и одинокие, как безлюдная ночь вокруг. Он запустил снежком в фонарный столб и взял девушку под локоть, дрогнувший в его пальцах.
Они поднялись по узкой, слабо освещенной лестнице и вошли в тесную прихожую. Слышно было, как постукивает о стену тяжелая колыбель, плачет ребенок, а старуха, напевая беззубым ртом, тщетно пытается его убаюкать. Вдруг девушка резко остановилась и вздрогнула. Миллер схватил ее за руку, он подумал, она обо что-то ударилась в темноте.
— Ты не ушиблась?
Но девушка лишь вздохнула в ответ:
— Ох, Господи…
И потянула его к двери в комнату.
Там было холодно и неуютно. На стенах — остатки обоев, штукатурка вспучилась от сырости. Единственная картина: полуобнаженная женская фигура. В тусклом свете керосиновой лампы она казалась бледной, как селедка. Двери в соседнюю комнату не видно, но звуки, чуть слышные в прихожей, доносились сюда гораздо явственнее. Ребенок пронзительно кричал, и скрипучий старческий голос не смолкал ни на секунду:
