Да, причина грусти — в настроении, с которым он вышел из двухэтажного, когда-то со вкусом построенного и обихоженного (даже резной фриз, колонны и балкон с балясинами), а теперь темного, в трещинах дома. Огиенко стоял, всматриваясь куда-то, возможно, в себя, и, заметив своего бывшего товарища, когда тот остановился перед ним, не удивился, посмотрел так, будто они расстались лишь вчера или вообще были незнакомы. Оба одного возраста — где-то под сорок, — одеты почти одинаково в расчете на жару, однако во втором наметанный взгляд угадывал жителя районного или областного города, человека интеллигентного, замотанного, да так, что за модой ему следить некогда, таким людям обычно одежду покупают жены, вывезенные ими после окончания вузов из столицы, чья жизнь уходит на безуспешные попытки вернуться в любимый город.
Именно так или почти так сложилось у Степана Родионовича Крымчака, поднимавшегося по дорожке в гору. Он и вправду закончил когда-то вместе с Огиенко инженерно-строительный вуз и вправду женился на киевлянке — студентке института иностранных языков, потом уехал на Черниговщину и работал там, в Киев выбирался один или два раза в год. Когда-то они сидели с Огиенко, как говорится, за одной партой, пользовались одной тумбочкой в общежитии: на верхней полке лежали общие конспекты и книги, а на нижней, тоже общие, хамса и помидоры, сало и домашние, замешенные на сале коржи, которые долго хранятся, хотя потом крошатся — под конец крошки они черпали горстями из сумки. Вечерами провожали по темным, усеянным белым вишневым цветом улочкам далекой окраины, где за заборами сонно позвякивали цепями собаки, а осенью глухо падали в садах яблоки, двух подруг, обеих звали Мариями, но один женился на Гале, другой — на Виктории.
На мгновение оба почему-то смутились, крепко, может, крепче, чем нужно, пожали друг другу руки. Стояли около молоденького, пожалуй, только этой весной посаженного тополя, молчали. Огиенко держал в левой руке черный чемоданчик. Они виделись в последний раз года три назад. Да и то мельком. За это время столько всего изменилось и, главное, изменились они сами, что трудно было найти те первые необходимые слова, с которых завязался бы разговор. Возможно, перевороши они старое, то и нашли бы их, эти слова, но там все покрылось пылью, будто детские игрушки, обнаруженные на чердаке в последний приезд на летние каникулы из вуза. Были совершенно разные — кругом интересов, вкусами, привычками, и их сковывала неловкость людей, один из которых благоденствовал в столице, а другой тянул лямку в провинции. А когда-то одинаково хорошо учились, оба подавали надежды. Теперь выходило, что один будто бы оказался более способным, толковым или, по крайней мере, ловким.
