К восемнадцати годам взгляды Христоса стали куда более радикальными, чем у Маркоса в его возрасте. Только накануне они жарко спорили по поводу энозиса Кипра и Греции. Юношей Маркос свято верил, что объединение должно состояться. Он был членом ЭОКА и поддерживал ее во время борьбы за освобождение острова от правления Великобритании. Но поскольку с момента обретения независимости уже прошло десять лет, старший из братьев Георгиу давно отказался от радикальных идей.
После военного переворота в Афинах пять лет назад большинство греков-киприотов ценили свою независимость от материковой Греции больше, чем когда-либо, и больше не хотели объединения. Теперь конфликт назревал между такими греками-киприотами, как Христос, которые по-прежнему призывали к энозису, и теми, кто этого не хотел. Противостояние все больше обострялось.
— Отчего ты стал таким трусом? — возмущался Христос.
— Дело не в трусости, — отвечал Маркос, не отрываясь от дела.
Было около десяти утра, и он брился, методично снимая станком густую белую пену со щек и наблюдая, как постепенно появляется его лицо. Полностью сосредоточившись на этом занятии, Маркос смотрел на свое отражение в зеркале, не обращая внимания на стоящего на пороге ванной брата.
Христос пришел, чтобы переубедить его. Он не терял надежды.
— Раньше у тебя были убеждения! Была вера! Что с тобой случилось?
— Да ничего со мной не случилось. — Маркос улыбнулся брату. — Возможно, я просто теперь больше знаю.
— И что это значит? Что ты знаешь? — Спокойствие Маркоса выводило Христоса из себя. — Этот остров греческий, он был таким и будет. Он должен быть частью родины! Ради всего святого, Маркос, ты ведь когда-то верил, что надо бороться за энозис!
— Как наш дядя, — спокойно заметил Маркос. — И наш отец.
— Значит, мы сдались? Потому что умерли такие люди, как дядюшка Кириакос?
Брат их матери был казнен британскими властями во время самой кровавой битвы за независимость. Его имя редко упоминалось в семье, но черно-белая фотография на столике в гостиной их родителей служила каждодневным напоминанием.
В наступившей напряженной тишине Маркос продолжал бриться. Что еще он мог сказать о трагической судьбе их дяди, помимо того, что уже было сказано? Горе, которое обрушилось на их дом, не забудется никогда. Оно оставило рубцы на сердце. Христосу тогда было семь, и он был свидетелем стенаний и нескрываемых страданий их тети и матери.
Маркос ненавидел дядю, и глупо было делать вид, что это не так. Когда он был маленьким и мешкал, волоча тяжелую корзину с собранными фруктами, Кириакос награждал его подзатыльником. А если ловил племянника на том, что тот ел апельсин во время сбора урожая, то заставлял съесть еще четыре, один за другим, прямо с кожурой, чтобы показать, что жадность наказуема. Он был жесток, и не только по отношению к племяннику. Маркос всегда был наблюдательным и подозревал, что дядя бил и свою жену тоже. Когда он впервые случайно увидел, как мама прикладывает холодный компресс к щеке тети Мирто, ему ничего не объяснили. Тогда Маркос спросил, в чем дело, но ему сказали, что он еще маленький, чтобы понять. Но подобные вещи случались так часто, что он увидел в этом закономерность. Маркос задавался вопросом: уж не наказал ли Господь Кириакоса, не дав ему детей? Если это так, то Господь наказал и Мирто тоже.
