– Э-э-э…
– Особая шапка, которую носит дож Венеции, – пояснил он. – Она и перстень с рубином – это атрибуты действующего дожа. Беда в том, что эти предметы имеют особые магические свойства…
– Погоди-погоди, – отмерла я. – А что, институт дожей еще существует? Я была уверена, что осталось только название дворца, ну и портреты, а правит глава Совета нобилей…
– Дело в том, что последний дож, Винченцо Лоредано, исчез несколько лет назад… – пояснил Витторе.
– Пять лет… – прошелестела Франческа.
– Пять лет назад, – повторил ее муж. – Но мы точно знаем, что он жив, потому что после смерти дожа перстень и corno возвращаются в зал Совета. Немедленно. Я ж говорю, они зачарованы.
Вот же тьма! Я готова была разразиться множеством вопросов, но наша гондола мягко ткнулась в причал. Прибыли.
Внутри Дворца дожей я была впервые.
Собственно говоря, туда не так и просто было попасть без приглашения или без дела. Туристов во Дворец пускали один раз в году, в день зимнего солнцеворота, с восхода ровно до той минуты, когда солнце краем коснется горизонта. Балы давались дважды в год – в последний вечер карнавала и в день рождения действующего дожа; по понятным теперь причинам в последние пять лет второй бал не был актуален. Во все же остальные дни в любой из трех входов дворца войти могли его служащие, члены Совета судей, Совета магов или Совета десяти либо охрана. Ну, или сам дож и члены его семьи.
Получается, что дожа мы из этого уравнения выносим: Винченцо Лоредано исчез пять лет назад, семьи у него не было, поскольку жена умерла, а дети как-то не появились.
Все это полушепотом рассказывала мне Франческа, пока мы с бокалами в руках медленно дефилировали по огромному залу. Высокие стрельчатые окна зала выходили на лагуну, на какой-то невообразимой высоте угадывались потолочные плафоны, на которых Тинторетто изобразил победы Венеции; гости бала сбивались в стайки и постепенно перетекали в следующий зал, чуть меньшего размера. Там на балкончике играл оркестр, и можно было потанцевать, если возникало такое желание. У меня оно не возникло, и я продолжала расспрашивать мою спутницу.
– Это, – Франческа обвела рукой большой зал, – портреты дожей Венеции. Последняя, пустая рама предназначена для портрета Лоредано.
Портретов было, скажем прямо, немного – с четырнадцати холстов хмурились суровые седые старцы в смешных парчовых шапочках с рогом на макушке, одна рама была пуста, и еще одна – затянута черным полотном.
