– Ты скажешь Эдне, что поссорился с родителями, и попросишь приютить тебя на ночь. Только не говори, что я с тобой. Иначе начнется скандал, а нам надо сосредоточиться на деле. Так что ты должен пронести меня домой тайно.
Кажется, эта мысль его очень возбуждает. Я не чувствую особого энтузиазма, но что делать – приходится ему доверять.
Машина останавливается на проспекте Президента Нарко Третьего, посреди одного из тех богатых кварталов, которые напичканы видеокамерами и где никогда ничего не происходит.
– Томас, скажи шоферу, чтобы он не уезжал.
– Почему?
– На всякий случай.
Мне не нравится эта предосторожность. Такое чувство, будто Пиктон что-то от меня скрывает.
– В каком состоянии я буду во время телепортации? Что-то вроде… комы?
– Понятия не имею. Теоретически если тебе удастся попасть в параллельный мир, то он будет сверхсветовой.
– То есть?
– В нём время будет двигаться со сверхсветовой скоростью. Остальное мне не терпится увидеть самому.
– А когда вы гуляли по космосу, как всё происходило?
– Это совсем другое – я же умер. Я не связан с телом, не считая этого чучела, который всего лишь мое временное пристанище. А вот ты наверняка воспроизведешься в двух экземплярах. Клонируешь свое астральное тело, создашь свой аватар и отправишь его в кротовую нору.
– В кротовую нору? При чём здесь кроты?
– Неуч! Так астрофизики называют деформацию пространства-времени, которая позволяет перейти из одной вселенную в другую через квантовые тоннели. Потому что время – это слоеный пирог, где прошлое, настоящее и будущее всего лишь слои, лежащие друг на друге.
– И моя ручка проделает кротовую нору в этом пироге?
– Увидим.
– Вы будете там со мной?
Он не отвечает. Я повторяю вопрос.
– Томас, ведь это ты хочешь что-то изменить. Меня всё вполне устраивает. К тому же, оставшись здесь, я буду более полезен. Смогу охранять твое тело, пока ты в отключке.
Я прошу водителя не уезжать. Тот кивает, привыкший к прихотям министерских отпрысков, которые разъезжают на казенных машинах. Наверняка он видел кое-что похуже подростка, вполголоса повторяющего школьную программу по физике, уткнувшись в собственную подмышку.
Я выхожу и захлопываю дверцу. Из дома не доносится ни звука, в окнах нет света.
– Звони! – требует профессор, высунув морду из расстегнутой молнии.
– А если мы их разбудим?
Я прикусываю язык – как же я мог ляпнуть такое! Но, может, он не обратил внимание на это «их».
– Так им и надо! – рычит он.
Я на всякий случай помалкиваю. А Лео не дурак! На открытии выставки он заметил, что его вдова и бывший коллега Уоррен Бошотт крутят шуры-муры. Я молча ему сочувствую. Он удрученно разводит лапами. Моя рука поневоле тянется к его макушке и почесывает шерсть между ушами. Это во мне проснулась мужская солидарность. Медведь снова скрывается под курткой.
