– Да… НЕТ! – вдруг взвизгивает он.
Поздно. Я щелкнул по строчке, которую он выделил синим цветом. Нокс вздрагивает, широко открывает глаза, хмурит брови и прищелкивает языком, словно пробует что-то на вкус. Потом с беспокойством смотрит на цепи, которыми прикован к стене.
– Ты хоть понимаешь, что натворил?! – орет Эрмак.
– А разве эту команду нельзя отменить?
– Нельзя! Это конец! Полная тьма! Ты подчистую стер ему память, паршивец!
– Повежливей, я ведь не нарочно!
– Он стал овощем! – надрывается Эрмак. – Овощем!
– Ну и что, какая разница? Вы же всё равно посадите его на электрический стул!
– Но людей не убивают так просто! – возмущается карлик. – Должен быть суд, допрос, признание, ожидание приговора! Трансляция в прямом эфире! А о публике ты подумал? А о рекламных паузах? Чем, по-твоему, заинтересовать зрителей, если он ничего не помнит?
– Вы вбросите ему в чип нужные признания. Ведь так и было запланировано?
Разинув рот и побагровев, Эрмак смотрит на меня одновременно с ужасом и восхищением. До сих пор я был для него воплощением Добра, одним из тех наивных дурачков, которыми он манипулировал, которых уничтожал и давил цензурой. Если я освою его методы, он окажется не у дел.
– А не вернуться ли нам в музей, Джек? Спасибо за сотрудничество.
Эрмак никак не реагирует. Настолько он растерян. Сказать, что я доволен, – значит ничего не сказать. Я поворачиваюсь к экрану и бросаю последний взгляд на свежеиспеченного маразматика, который с недоумением разглядывает свои руки, не понимая, кому они принадлежат.
– Я вижу, ты очень горд собой, – с трудом произносит Эрмак.
Очень. Теперь, когда я стер память убийцы, я волен отменить убийство.
Мое ликование тает по мере того, как мы идем по коридорам, удаляясь от тюремных камер. Я сам себя не узнаю. Во всяком случае, без конца обнаруживаю в себе что-то новое и неожиданное. Есть от чего потерять равновесие. Даже странно, что меня это так мало взволновало.
Мне всегда казалось, что я хороший человек. Я радовался, когда мои близкие, любимые люди счастливы. А от всех остальных просто старался держаться как можно дальше. Я не знал, как это приятно – доставить боль врагу. Отомстить за себя, глядя ему в глаза. Играть с его страхом и страданием, видеть, как он жалок, как молит о пощаде. И высший кайф – это в конце концов простить его, чтобы он был вам благодарен. Правда, до такого я недотягиваю, ну да ладно. Я пока учусь.
И всё-таки мне не кажется, что я злодей. Скорее мне нравится ощущение власти. Двенадцать лет я провел в роли жертвы, но однажды обнаружил, что сменить амплуа очень легко. Нет никакой судьбы, есть шанс.
