.
Играя, приходит человек к самому себе. В качестве homo ludens он по-настоящему свободен. Он независим и играет со своей жизнью, как шиллеровский художник — со своим произведением. Тот homo ludens, какого предлагает нам Ницше — это легконогий танцор, и в своём танце он скользит мимо вещей, не касаясь их. Он творит собственные иллюзии и в согласии с ними формирует свой мир. Для этого он берёт власть, которая ему нужна, чтобы игра его не прерывалась. Воля к власти, которую Ницше прославлял как фундаментальный жизненный принцип, обернулась волей к игре: к игре в собственную жизнь по собственным правилам; к игре, посвящённой не богам — а только собственной воле; к игре, что не признаёт партнёров, а знает лишь соперников, от которых игровое поле должно быть очищено.
И тут возникает проблема: homo ludens Ницше — одинок. Он унаследовал от Бога то великое одиночество, которое тот испытывал до сотворения мира. Он ни с кем не связан, у него отсутствует способность привязываться. Его игра свободна, но в ней нет ничего, кроме неё самой. А потому этот играющий нечестен: он только притворяется, что играет, и он совсем не невинное дитя. Игры, в которые он играет, не связывают людей воедино: это игры власти.
Но, несмотря на это, у Ницше есть чему поучиться. Ведь в самом деле: потенциал человека развивается там, где мы становимся детьми и играем. И действительно каждый должен стать львом, чтобы завоевать себе пространство для свободной игры. Да, поначалу он верблюд, жизнь которого тяжела, потому что он хочет угодить другим. Все проблемы с ницшеанской игрой власти начинаются в тот момент, когда она теряет контакт с реальностью. Сколь справедлива мысль о том, что жизнь не должна принимать застывших форм, столь же ошибочно думать, что ей не присуща мера, полагать, что можно навязать собственные правила игры и стать мерой самому. Игра, потерявшая связь с бытием, — это плохая игра. Это игра, в которую заигрались, и её ждёт та же судьба, что и искусство, когда оно под влиянием романтизма решило стать динамичным авангардом: оно страдает, перестав поверять себя истиной, потеряв связь с добром, утратив красоту. Ницшеанский homo ludens играет в некрасивую игру. Да, она живая, но она ничего не выражает. В лучшем случае, это не более чем самовыражение.
Гераклит, Платон, Шиллер, Шлегель, Новалис, Ницше — все эти мыслители видели в игре полноту человеческого бытия. Платон учил, что человек в игре должен жить жизнью своих богов, чтобы научиться видеть, какие возможности открыты для него в пестроте жизни, и таким образом он станет вполне человеком. Шиллер считал, что человек как художник реализует и познаёт в игре свободу и красоту, и потому, когда играет — он в полном смысле человек. Мечтой романтиков была жизнь, в которой человек околдовывал бы мир игрой и вечно черпал бы из бездонного резервуара её потенциальных возможностей. А Ницше надеялся, что он, как художник, будет полновластно господствовать над самим собой в мире.
