Во время одного ответственного разговора с Центром, который никак не удавалось завершить, с Любой прямо в диспетчерской случился конфуз. Двойной. Но она не бросила трубку, а довела разговор до конца и сразу же после того начала передавать вызов бригаде… В этот момент и в таком неприглядном виде ее застала вернувшаяся на подстанцию бригада…
Вы думаете, что после этого Боря Сорокин перестал брать чужой сахар? Отнюдь. Но в шкафчик к Абашидзе он больше не залезал. И то хлеб.
— Я не кардиолог! — говорил пациентам доктор Беляев, входя в противоречие с табличкой, висящей на двери его кабинета. — Я — аритмолог!
Пациенты строем шли жаловаться главному врачу и его замам. Почему у в кабинете кардиолога аритмолог какой-то сидит? Наведите порядок.
— Ну зачем же вы снова?! — стенала заместитель главного врача по лечебной части. — Ну сколько же можно…удаколога из себя строить?!
— Я не…удаколог, а кардиолог! — обиженно возражал Беляев. — Если забыли, то сверьтесь с приказом о приеме на работу.
— Эх, сейчас бы супчику горяченького да с потрошками! — говорил на вызовах доктор Рахманов и тут же добавлял. — Да вот беда, некогда нам рассиживаться…
Народ сочувственно совал Рахманову деньги.
Заклинание работало безупречно.
Склонная к мистицизму фельдшер Паршина считала, что Рахманову покровительствует харизматичный дух Высоцкого.
Когда доктор Макаров возвращался на подстанцию со свежими следами побоев на нордической физиономии, коллеги ухмылялись и спрашивали:
— Опять констатировал?
— Угу, — мычал Макаров. — Очередные сволочи…
Всем скоропомощникам приходится констатировать смерть. У этой процедуры есть определенные правила (Гугл вам в помощь). Но у Макарова был свой метод — он облизывал подушечку большого пальца, прижимал ее к глазу покойника и говорил:
— Все!
Почему-то такой ритуал почти всегда не нравился родственникам покойного. Культурные писали жалобы, некультурные отвешивали тумаков, но Макаров привычке не изменял.
Отец доктора Журкина был заместителем главного врача крупной московской больницы и очень уважаемой личностью в медицинских кругах. Поэтому после окончания ординатуры по терапии перед Журкиным были открыты все пути — его хотели оставить на кафедре в должности старшего лаборанта и наперебой звали в разные отделения отцовской больницы, начиная с приемного и заканчивая реанимационным. Но Журкин решил поработать год на «скорой». Так и объяснил отцу — хочу, мол, набраться ценного опыта работы в экстремальных условиях, когда можно надеяться только на себя. Поскольку сын не соглашался с доводами отца, отец был вынужден согласиться с выбором сына.
