За разговорами и всем таким прочим мы быстро добрались до места, о котором говорил водный хозяин. Никакого строения там, понятное дело, уже и в помине не было, разве что торчал из воды различимый даже сейчас, ночью, черный от времени невысокий деревянный столб.
— Вот мельница, она уж развалилась, — пробормотал я застрявшие с детства в голове строки Пушкина.
— А вон и мельник, — ткнул коготком в темную фигуру, стоящую на берегу, Родька.
— Он и есть, — подтвердил Карпыч. — Аккурат над моим любимым омутом стоит. Знает, паразит, где я живу.
— Пусти-и-и! — донесся до нас исполненный страданиями стон. — Дай покою! Нет мне места на земле-э-э!
— Ну да, слушай я такое каждую ночь, тоже бы волком взвыл, — произнес дядя Ермолай. — Тут никаких чаш не пожалеешь.
Фигура билась на берегу точно в конвульсиях, кулаки мертвого мельника ударяли по невидимой стене, не в состоянии ее проломить.
— Давай, ведьмак, — подбодрил меня Карпыч. — Покажи свое мастерство! Да, если что — я его долги все прощаю, в том перед луной клянусь!
— Услышано, — веско произнес дядя Ермолай.
Глядя на исполинскую фигуру призрака, я уже начал было сомневаться в разумности собственных недавних мыслей о том, что водянику точно следует помочь. Вон этот нелюдь здоровый какой! И привычной мне синевы, сопровождающей неупокоенные души, там не наблюдалось, чернота одна.
Короче, сам себя в капкан загнал. И задний ход, что досадно, уже не включишь. Покон не позволит. В мире Ночи все держится на слове, а не на бумажке. Сказал: «Берусь», — все, умри, но сделай, иначе беда. Для тех же дяди Ермолая и Карпыча я после отказа существовать перестану напрочь. А может, и для всех остальных хозяев леса и воды, сколько их ни есть на белом свете.
Проверив, насколько хорошо вынимается из ножен мой ведьмачий нож, и еще раз поругав себя за то, что не захватил серебряный подарок Женьки, я направился к завывающему от безнадежности мельнику.
Родька, чуть помедлив, посеменил за мной, Жанна же осталась рядом со старичками, внимательно следящими за происходящим.
— Чего орешь, дядя? — обратился я к неупокоенной душе, остановившись шагах в пяти от нее. — Ночь на дворе.
— Ночь, — подтвердил слезливо мельник. — И снова ночь! Нет мне покою, не сдержал я клятвы! Дело мое проклято, от дома и следа не осталось!
— Так давай помогу, — предложил я ему. — Отправлю тебя туда, где, может, найдется и мельница, и дело для нее.
Призрак глянул на меня, перестав дергаться, причем взгляд был не то чтобы нехороший, а какой-то… оценивающий, что ли? Как на товар в магазине он на меня посмотрел.
