— Старые знакомые, — ответил немец. — В тридцать девятом мы были с ним в одном спортивном обществе, и он на меня поглядывал. Кажется, уже тогда служил в гестапо.
— Списки большие, может и не заметить.
— У него собачий нюх, он сам все проверяет. До всего докапывается.
— Тогда надо скорей… дальше медлить нельзя, Ингольф…
— Нет, рано, рано, — покачал лобастой головой немец, приподнялся на локте, и глаза его устремились в туманную даль над лесом. — Надо иметь несколько мундиров, хотя бы две обоймы к пистолету и еще гранату. Одной мало. Когда начнется катавасия возле машины, нужна вторая граната. Скоро нам достанут. Алекс обещал в ближайшее время.
Тянулись тревожные дни. Найде уже не хотелось попадаться на глаза коменданту.
Вот начнет проверять списки и, как только увидит его имя, потащит к себе: «Чего притаился тут? Думал спрятаться от меня, шкуру свою спасти?» Говорят, этот Шустер лютует все больше, даже лагерные охранники его боятся. Мстит заключенным за поражение под Сталинградом. Прибыла колонна с востока, пленные словацкие партизаны: изможденные, оборванные, измученные голодом и жаждой. Их вывели на главный плац и стали расстреливать на глазах у всего лагеря: каждого третьего, каждого третьего. Шустер потом ногой переворачивал трупы и добивал живых из пистолета. Целился прямо в глаза, боялся, чтобы не открылись и не глянули на него в предсмертной муке. Почему-то убийцы всегда боятся глаз своей жертвы, давно слышал про это Алексей Найда. Когда кулаки в их селе убили молодого почтальона-комсомольца, они тоже выкололи ему глаза; страшными черными провалами зияло его юное изуродованное лицо, и в их черноте словно запеклись все его проклятия убийцам, вся боль.
Лагерь, притаясь, ждал. Все настойчивей распространялись слухи о том, что Вилли Шустер, новый комендант, имеет прямое задание из Берлина очистить лагерь от «бесперспективных» и превратить его в трудовой лагерь, в центр даровой рабочей силы. А сколько тут «бесперспективных»? Все, наверное, каждая живая душа, которую еще не домучили, из которой не выдавили остатки сил и надежды. Пищевой рацион, правда, несколько увеличился, стали завозить баланду даже в карьеры, подкармливали там обессилевших заключенных: ведь мертвые рейху не нужны, какая польза от мертвых, и кем будет он, штурмбанфюрер Вилли Шустер, если его власть будет простираться только над мертвыми, над штабелями трупов, над кремационными печами.
Однажды среди ночи Готте стал толкать в темноте Алексея.
