— Да, мы были в лагере… Нас обоих в первый же день войны интернировали гитлеровцы. Под Лейпцигом. Там же он и погиб. Ольгу я разыскал уже после войны.
— Бедная! — покачала головой Анна Мусиевна. — Одна детей воспитывает. — И, придвинув стакан чаю, прибавила: — А вы чего тянете? Чего выжидаете? Разве чужие дети — помеха?
— Я… Не тяну, Анна Мусиевна, — выдохнул Найда. — Слишком стар для нее… Что люди подумают? Скажут: «Привез молодую, воспользовался ее бедой».
Тут Климов, лукаво глянув на свою дородную супругу, произнес, словно делясь со своим другом мужской тайной:
— Ничего не скажут, а позавидуют, дорогой мой. Говорю вам от чистого сердца: позавидуют!
* * *
Ольга Антоновна уложила дочерей спать. Старшая, Маринка, сказала рассудительно, как взрослая:
— Мама, он тебя не любит?
— Не знаю, Мариночка.
— Ну и пусть, ну и пусть!
— Хочешь, чтобы он стал твоим папой?
Лицо у Маринки стало серьезным. Подперев рукой щеку, она сказала:
— А что он нам такого хорошего сделал?
Для девочки дядя Алексей и вправду человек чужой, молчаливый, вечно озабоченный своими делами. Правда, он хорошо относится к маме, но в гости к ним не ходит. Девочка ждала, что ответит ей мать. Но вот она со свойственной ее возрасту беспечностью начала веселиться. Упала на постель, кувыркнулась через голову, крикнула:
— Мы другого найдем! Другого! Лучшего!
Ольге стало не по себе.
— Не смей так говорить! Не смей, говорят тебе!
— И пошутить нельзя. А почему же дядя Алексей к нам не приходит?
— Придет, доченька, — пообещала Ольга Антоновна. — Завтра скажу ему, что ты соскучилась. Он и придет.
— И я соскучилась! — пискнула из-под одеяла младшая, Наталочка.
— И от тебя передам, Наточка. Только спите спокойно, — потеплевшим голосом сказала Ольга. — Вот приберу на столе и тоже лягу. Спите, детки.
Она принялась вытирать пыль с подоконника, поправила на столе чернильный прибор, вытерла розовый абажур. Аккуратно сложила газеты и письма, которые отовсюду пишут бригадиру Найде: из Москвы, Иркутска, Варшавы… Она взяла одно из них, присмотрелась внимательней и сразу нахмурилась. Письмо было с заграничными марками.
Старшая дочка, которая еще не спала, спросила:
— Кто нам пишет, мамочка?
— Не нам. Это немецкое письмо… Лейп-циг, — прочла по складам.
Маринка мгновенно села на диване.
— Мама, а ты немцев любишь?
— Немецких фашистов не люблю, Мариночка. Они твоего дедушку убили и село наше сожгли. Мы с бабой Феклой только и остались в живых. Но есть другие немцы — хорошие. Вырастешь — все поймешь.
