Там, где Пирей вонзает мрамор в волны,
Далёко от кривых Афинских стен, —
В смолёной бочке, в мраке и безмолвье,
Живёт и мыслит старый Диоген.
Полудня солнцем тени все убиты;
Шафран песка и моря синь – слепят.
Умолкли города грохочущие плиты:
И море, и Пирей, и Диоген – молчат.
И в час, когда всё покорилось зною,
Прошелестит песок и прошуршат шаги:
Смуглянка-девочка, неся сосуд
[133] с водою,
У бочки станет: «Дедушка, здесь ты?»
«Здесь, – шепчет мудрый, – здесь я, Эпихарис».
С улыбкой алою
[136] следит, как жадно старец,
Припав к краям щерблённым
[137], долго пьёт.
Но, жажду утолив, мудрец глядит: случайно
Не подсмотрел ли кто с кривых Афинских стен?.
И расстаются связанные тайной
Смуглянка-девочка и старец Диоген.
