Оставалось буквально пара мелких дел, которые я хотела успеть сделать в этом мире. Я нагнулась, чтобы взять Славика из кроватки, а он впервые чётко произнёс:
– Мама.
***
Когда дверь за Эллис закрылась, я со всего размаху ударил кулаком о пол, разбивая пальцы до крови. К сожалению, это не принесло мне ни грамма облегчения. Я чувствовал себя конченным моральным уродом, подонком, который изнасиловал девственницу. О чём я вообще думал в этот момент? Где были мои мозги, когда я даже не попытался выслушать Эллис?!
Когда переводчик нагнал нас и попросил её помощи, я пытался объяснить, что донтрийцы ошиблись, подумав, что она кормилица Ладислава, и на самом деле ей нельзя приближаться к дикому скакуну, впавшему в безумие от болевого шока. Но куда там! Девчонка убежала быстрее, чем я мог бы её догнать. Как назло нога разболелась так сильно, что каждый шаг давался с трудом. Когда смог дойти до окон, то увидел, как донтрийцы уже отходили от жеребца, а Эллис спокойно перевязывала ногу животного. В груди взыграло презрение к служанке. Ведь она утверждала, практически клялась, что между ней и Леандром ничего нет, а на деле… жеребец принюхался к ней и посчитал неопасной.
Я-то точно знал, что у неё нет, и не может быть молока. Эллис сама мне показывала, как кормила Ладислава из странного приспособления кашей, которую готовила специально для сына. Вывод напрашивался лишь один – она была беременна, и если верить перстню истины, от кого-то ещё. Я скрипнул зубами, еле сдерживаясь. Вот ведь лгунья! К конюшне подходил не торопясь, так как понимал, что Эллис уже ничего не угрожает, а нога предательски перестала двигаться. Еле доволочил своё бренное тело до конюшни, чтобы услышать конец разговора служанки и воина, который ко всему оказался князем, и всё встало на свои места. Оказывается, живя у меня под крышей и строя из себя оскорблённую невинность, она давно спала с мужчинами за деньги. Это стало последней каплей.
Что было дальше – помню смутно. Ярость настолько заволокла мой разум, что я отказывался думать, отказывался слушать её… Я хотел её унизить, оскорбить, сделать ей так же больно, как сделала она мне. Именно этого я с блеском и добился. И теперь мне было тошно от самого себя.
Костяшки пальцев саднили, ещё острее, чем обычно, отдавала режущей болью травмированная при Пуассе нога, но всё это было ничто по сравнению с тем, что пережила она. Я убрал руку с кровати и полностью опустился на четвереньки, уткнувшись лбом в пол. Хотелось побиться головой об паркет, но я понимал, что от этого не станет легче ни мне, ни ей.
