А девочка выкрикивала, заслоняя лицо: "Скоро неделя, как они там, и никто их не попытался спасти. Обвал породы схоронил их живьем! С нами будет то же, когда спустимся!"
Тот, кто выглядел старшим в этой группе, в ярости занес кулак, но сдержался. Свет звезд упал на перекошенную физиономию пещерного человека. От него шла такая злоба, что отшатнулись даже мужчины.
— Заткнись, дрянь! — его слова хлестали, как плеть, звездную черноту ночи. — И не вздумай болтать про это чужим, а здесь тоже попридержи язык за зубами!
— Не серчай, Джетро, ребенок не замышляет ничего худого, — робко возразил тщедушный человечек. — Она правду говорит. Там они похоронены, в большой пещере, и то же самое может статься с нами, с каждым из нас, во всякий день. Туда спускаться просто глупо, пласт уж выбран почти целиком. Надо работать выше, там безопасней.
— Молчи, болван! — Джетро развернулся и обрушил на него занесенный кулак. Раздался глухой удар, коротышка свалился с ног. — Я не велю трепаться про это в Кумгилье и разносить грязную болтовню из "Лагеря". Ну-ка, говорите, кто думает, что я загнал их в мышеловку? Отвечайте, а то навсегда проглотите языки!
В толпе зашептались, в страхе прижимаясь друг к дружке. Только девочка стояла, вскинув голову, похожая на жуткую карикатуру — высохшая с юных лет маленькая ведьма, увядший до срока незрелый плод.
— Я правду говорю, дядя Джетро, — заливался ее пронзительный голосок, — и Илай сказал правду, да больше не скажет, потому как боится. Все одно, мы все помрем там, внизу. Только я молю Господа, которого мы славим по воскресеньям, чтоб мы померли взаправду, а не похороненные, как живые покойники. — Она оборвала свою речь на режущей слух ноте и умолкла, хилые плечики безвольно поникли.
Разъяренное лицо Джетро напоминало застывшую маску химеры, он обвел грозным взглядом притихших в страхе товарищей. — Ну, который из вас винит меня в том, что стряслось?
— Нет, Джетро, ты не виноватый, — забормотали они хором.
— Ну то-то же. А теперь за работу, и так потеряли время даром.
Процессия во главе с Джетро двинулась дальше, скрипя по сланцу изношенными башмаками, и прошла в нескольких шагах от Рэнкина, который, скрючившись за кустом, творил про себя молитву. Вновь дохнуло холодом, потом тленом. Девочка замыкала шествие; она хромала, подволакивая больную ногу. Дыхание со свистом вырывалось из чахлой груди, будто сланцевая пыль уже изъела ее нежные легкие. Наконец все пропали в предрассветной мгле.
