Сумерки за окном сгущались. Нужно было молиться за Саймона, но это было непросто, когда возбуждение росло во всем теле. Может быть, пройдет само, если думать о другом? Она попробовала, но ничего не получилось. Прежде чем за что-то браться, придется избавиться от неудобства. Она со вздохом села и посмотрела в окно. Уже совсем стемнело. Любой прохожий у калитки может запросто увидеть то, чем она собиралась заняться. Предположим, неожиданно вернется Саймон. Впрочем, он-то поймет, что ей было необходимо, это каждому нужно хоть иногда. О Боже, это становится прямо нестерпимым, нужно что-то сделать.
Выключить свет или задернуть занавески? Андреа колебалась: для того и другого придется выйти за меловую черту. Что ж, делать нечего, иначе она будет чувствовать себя, как на сцене.
Выключить было проще. Всего один шаг за черту, а потом другой, чтоб снова включить. Беды не будет, и никто не узнает, Саймон со своим назойливым идеалом в самом деле зашел слишком далеко.
Мимолетное чувство вины пропало, как только комната погрузилась во тьму. Андреа, в предвкушении удовольствия, вздрагивающими руками сняла одежду и небрежно бросила на пол. Ощущение собственной наготы было пронзительным. Лежа на спине, она дотрагивалась до самых чувствительных мест, упиваясь полной свободой тела. Не торопись, вся ночь впереди. Саймон вернется не скоро.
Если вернется вообще! Совесть слабо кольнула в последний раз и сдалась. Тогда Андреа окончательно распалилась. Напряженное тело сотрясала дрожь, она выгнулась другой, с губ срывались легкие стоны. Под стиснутыми веками мелькали смутные образы. Когда они с Саймоном впервые… Нет, Боже, только не это, он ей не нужен, ни сейчас, ни вообще! До отвращения старомодный, все привык делать в темноте, как будто этого вообще не стоит делать, и к утру память об этих вещах должна исчезнуть вместе со сном. Надо было совсем с ума сойти, чтобы подцепить священника. Она ведь атеистка и никогда не верила. Саймон этого не знал, она его обманула, даже бубнила себе под нос всякую чепуху, когда он просил присоединиться к его молитве, — чтобы сделать ему приятное. У нее просто не хватило духу признаться, что она не верит в Бога.
Хватит потакать религиозным причудам Саймона! Она задрожала от страсти, вспомнив, как играла с собой в первый раз. Ей было лет пятнадцать, она давно подумывала об этом, но всякий раз, как только решалась, в голове раздавался злобный голосок матери: "Не смей трогать себя там, Андреа. Это непристойно, и это грех. Бог обязательно узнает и накажет. И представь, как ты будешь обо всем рассказывать отцу Флаэрти на исповеди".
