Через минуту все полетело в сторону — мольберт, стул, свертки холстов.
Художник прижался к стене и, — не знаю, от испуга или от восхищения, — неистово ерошил себе волосы. Испанка, сорвав с головы черную косынку и щелкая кастаньетами, носилась по комнатке в каком-то безумном танце.
Скрипка играла с еще большим азартом.
Я предчувствовал, что художник не выдержит; так и случилось, он пустился в пляс. Я не в силах передать, какие пируэты выделывала эта интересная пара. Но когда из свернутых трубкой холстов начали вылезать один за другим субъекты в самых невозможных костюмах и образовали какой-то сверхъестественный хоровод — я почувствовал, что мои ноги перестали меня слушаться и подергиваются под столом в такт музыке. Это становилось неприличным и я, слегка приплясывая, (против воли, конечно), подошел к окну, чтобы затворить его.
Но, Боже мой, какое зрелище! Наша тихая и мирная улица взбесилась.
Лошадь ломового извозчика позабыла свою солидность; почувствовав в ногах необыкновенную легкость, с увлечением постукивала она копытами в такт кастаньетам испанки. Лавочник кружился с кухаркой, которая рассыпала всю картошку. Невозможнее всех вел себя старичок аптекарь. Он, отец пятерых взрослых детей, носился по улице, как угорелый, и лысина его сверкала то на том, то на этом углу, то прямо под моим окном.
Несмотря на все свое благоразумие, я почувствовал, что необходимо выпрыгнуть на улицу, тем более, что у грациозно изгибавшейся в изящном танце барышни не было пары. Вполне сознавая, что я делаю порядочную глупость, я перекинул через подоконник ногу, которая продолжала дергаться как в судорогах. Как вдруг…
Как вдруг скрипач взял фальшивый аккорд, струна лопнула, и сумасшедшая пляска мгновенно прекратилась.
Это было так неожиданно, что я так и замер верхом на подоконнике. Я видел, как внизу кухарка собирала картошку, аптекарь вытирал лысину, лошадь ломовика завернула за угол. Но я не заметил, когда успели разбежаться размалеванные субъекты художника.
Что касается до испанки, то она смотрела с холста с таким обиженным видом, что художник швырнул кисть и сполз с своего высокого сиденья.
— Это черт знает что! — услыхал я его голос. — Невозможно работать, когда за стеной весь день пилят на скрипке. Были бы деньги, я сегодня же бросил бы эту конуру.
Скрипач молчал, а я вполне согласился с художником. Какая уж тут работа! Если бы не некоторые важные причины, я бы тоже давно уже переехал.
