– Чтоб ты сдох, Свитцер!
Ярость заставила Глэддена позабыть об осторожности, и он добавил сквозь стиснутые зубы грязное ругательство.
– Послушай, Брисбейн, – раздалось в ответ, – я просто делал свою работу. Если у тебя есть какие-то претензии, можешь прийти и обсудить их со мной. Если тебе жалко свой вонючий фотоаппарат, можешь забрать его. Но если ты собираешься оскорблять меня, то я вынужден буду повесить трубку.
– У тебя есть дети, Свитцер?
На этот раз молчание на другом конце линии было гораздо более продолжительным, но Глэдден знал, что детектив никуда не делся.
– Что ты сказал?
– Ты прекрасно слышал, что я сказал.
– Ты что же, говнюк, угрожаешь мне и моей семье?
Теперь уже Глэдден на некоторое время замолчал, потом из горла его, из самой глубины, поднялось какое-то звериное рычание, и наконец он разразился хриплым безумным смехом. Он даже не старался сдерживаться и продолжал хохотать до тех пор, пока смех не стал единственным, о чем он мог думать и что был в состоянии слышать. Потом Глэдден резко швырнул трубку на рычаг и замолчал так неожиданно, словно в горло ему вонзилась сверкающая и холодная сталь ножа. Лицо его было страшно искажено, и он, продолжая гримасничать, выкрикнул сквозь сжатые зубы, но так, чтобы его слышала пустая комната:
– Да чтоб вы все сдохли!!!
Немного успокоившись, Глэдден снова открыл портативный компьютер и вошел в директорию, где хранились фотоснимки. У его дорогого ноутбука был превосходный экран, который сам по себе мог считаться произведением искусства, однако качество графики все же уступало стационарной модели. Несмотря на это, изображение было достаточно четким, и Глэдден, открывая файл за файлом и переходя от фотографии к фотографии, мог без особого труда разобрать основные детали. На любой посторонний взгляд это была довольно мрачная коллекция мертвых и живых, однако Глэддена она утешала и успокаивала, даря ему ощущение того, что он по-прежнему является хозяином своей жизни. А также повелителем чужих судеб.
Вместе с тем, рассматривая фотографии и вспоминая прошлые дела, он испытывал нечто сродни легкой печали. Эти маленькие, жалкие жертвы выставляли напоказ потроха, чтобы он, Глэдден, мог залечить свои раны. Он прекрасно понимал, насколько эгоистично и непорядочно с его стороны было превращать снимки жертв в деньги. Подобные мысли частенько посещали его и неизменно отнимали у любой фантазии значительную часть ее привлекательности, трансформируя спокойствие в жгучий стыд и непреодолимое отвращение к себе. Свитцер и иже с ним были совершенно правы, открыв на него охоту.
