Наконец к нему подошел улыбающийся распорядитель и спросил, не из «Гановера» ли вся эта ребятня. С явным облегчением мистер Джонс кивнул.
– Значит, вам сюда, – произнес распорядитель.
Мы продвинулись ближе к удивительным девочкам с их мамами. Даже они, мамы, не говоря о дочках, уставились на нас, разинув рты. Смерили взглядами наши пуховики, наши кеды, наши неприбранные волосы. Я подумала: мамы, наверное, на работе выходной взяли. Мне и в голову не пришло, что они вообще не работают. Все взрослые женщины, которых я знала, работали, причем, как правило, в нескольких местах. Что касается знакомых мужчин, из них работала лишь половина.
* * *
Ни за что не забыть мне мгновение, когда пополз вверх занавес. С самого начала я находилась в дивном трансе, а тут и вовсе оцепенела. На сцене падал снег, казавшийся настоящим; о снеге мистер Джонс не предупреждал. Затем я увидела особняк – величественный снаружи, восхитительно-роскошный изнутри. Появились нарядные дети в сопровождении нарядных взрослых. Детям были преподнесены подарки, перевитые лентами; детей развлекали куклы-танцоры. Потом дети поссорились, но разрулить ситуацию поспешили взрослые – ласковые, терпеливые, любящие; ссора их не рассердила, а только умилила. А еще был оркестр – живой! Каждая моя клеточка отзывалась на неземные движения танцоров. Что же до музыки, она открывала мне тайны, о существовании которых я даже не догадывалась. От избытка чувств на глаза навернулись слезы; я их не вытирала, чтобы не привлечь внимания одноклассников. В волшебном полумраке зрительного зала я сидела неподвижно, позволяя слезам катиться по лицу и стараясь не шмыгать носом.
Впрочем, скоро возня гановерцев спугнула все это волшебство.
Справедливости ради скажу: никого из нас никогда не учили сидеть тихо столько времени подряд. В школе были переменки, да и на уроках дети вертелись и ерзали. Некоторые понимали, что должны вести себя прилично хотя бы из благодарности, хотя бы ради мистера Джонса; но привычка брала свое. Гановерцы елозили ногами и локтями, перешептывались – ни одно правило не осталось ненарушенным. Мистер Джонс и другие учителя только и делали, что оглядывались на нарушителей и делали характерный жест двумя пальцами: мол, я слежу за тобой. В школе и дома нам по сто раз повторяли: слушайся старших; не путайся под ногами; не встревай, пока тебя не спросили. Но чтобы просидеть без движения три часа подряд, наблюдая некое замедленное, полное непонятных ассоциаций действо… Для этого требовался навык, которого у большинства из нас не было.
