Захотелось отделиться от чужого человека, пойти домой, к бабушке Алине, захотелось увидеть Костика — был тогда (и долго еще после) такой ее ровесник Костик, похожий на восторженного щенка, — он видел ее, Асю, сильной и прекрасной, и она ощущала себя так. А этот…
— Но пойду я, — сказала она, опав. — Вообще-то я забежала на станцию сказать, чтоб вы не ждали. У меня много дел.
— И молодец. Достоинство, — не обиделся он. (Ну да, держи карман шире, не обиделся! Глаза совсем побелели.) — «Девичья гордость» и все такое… Я уважаю.
И было не ясно — осудил он или поощрил. Ася смутилась: как-то получалось, что она нарочно ведет себя не просто, может, даже жеманится.
— Видите ли… Я действительно… не очень…
— Вижу, вижу. Ты диковатая. И хорошо… — И добавил как бы про себя, но несомненно ей: — Светскими-то девочками пруд пруди.
«Я не хочу его! — кричало в Асе. — Не хочу его с его девочками! Пусть уходит, враг. Враг!» И снова увидела избыток яркости в его лице: внешность, которая никогда не сможет ей понравиться.
— Ну, желаю счастья! — Он снова тепло и ненапористо пожал ей обе руки (что за привычка — будто они весь век вместе или родные). — Я не хотел тебя обидеть.
И пошел к станции, опять легко и ладно. Не оглянулся. И такая горечь осталась! А с чего бы? Ведь не нравится ей, чужой. Не хотел обидеть. Разбежался со всей душой. Приехал ранехонько. И вот шагает назад. А обидеть не хотел. Но и она не хотела. Да? Будто никогда никого не обижала! Да того же Костика — сколько раз! Но он — мальчик, а этот небось и ощущает все по-другому. «Девичья гордость». Это по-вашему смешно, да?
Лишь спокойно глядела она,
Белокурой играя косой…
Лучше без гордости? Ну и езжайте к своим светским девочкам! Чужой человек. Враг. А почему, собственно, враг? «Я тебя не съем». Это ж он просто хотел, чтоб не боялась. Что он не обидит. Хм — «не съем»! Ну, не сумел иначе.
Человек прошел улочку и свернул за угол. Как утонул все равно. И отлично. А ноги не слушались. Хотелось, чтоб дома никого не было — лечь и заплакать. Глупо все как!
Оборванец был молод и смел,
В нем кипела, бурлила любовь,
А матрос и моргнуть не успел —
Горлом хлынула алая кровь!
И когда оборванец привстал,
Чтобы лучше врага увидать,
Он внезапно в нем брата узнал,
Не пришлось ему раньше узнать.
— Алина, хочешь я тебе песенку спою?
— Чего это ты? Ну, спой.
— Да нет.
А глаза были мокры. И она ушла в маленькую комнату за перегородку, где стояла бабкина кровать, а над ней — желтые, воткнутые в щели бревен, похожие на кнопочки цветки пижмы. Запах этот, такой привычный, давал покой. Лежала, глядела в дощатый потолок. Ничто не ушло, разве только две слеги и несколько пыльных лопухов; бабушка рядом; и сама не такая уж дурочка. Нужно ей больно! Ну и приехал, не рассыпался. А она — в силе. Другие же вот любят ее. Костик, например.
