Никогда не забуду я и пиры Салима. Визирь слыл мудрецом, и эти пиры становились источником пищи в первую очередь не для желудка, а для ума. Мы, мальчишки, сидели на коврах и, разинув рты, слушали разговоры ученых мужей, явившихся в гости к Салиму. Порой мне казалось, что я перенесся в прошлое и нахожусь в Доме мудрости[38] багдадского халифа аль-Мамуна или в Медина Асаара[39]Абд ар-Рахмана III. Я даже не стану перечислять, кто из прославленных философов, поэтов и государственных деятелей бывал на этих пирах, уж слишком много времени это займет.
Упомяну лишь об одном госте, ибо он даст вам представление о том, что порой происходило по вечерам в доме у визиря. К тому же в свете того, что случилось в дальнейшем, визит этого гостя имеет для меня особое значение. Однажды в Андалусию прибыл знаменитый суфий аль-Газали[40] и по приглашению визиря посетил и Мишкат. В первый вечер он читал нам свои стихи. Аль-Газали слыл мистиком, и таковым он оказался на самом деле. Мудрец обворожил и потряс нас своей поэзией, ибо в своих стихах он описывал Всевышнего словами мужчины, чье сердце полыхает огнем любовной страсти. Мы с Азизом слушали аль-Газали взявшись за руки и прижавшись друг к другу. Мы всегда ощущали, что в наших чувствах друг к другу присутствует высшее начало, и стихи суфия, казалось, являются подтверждением и без того нам известного.
На следующий вечер аль-Газали и Саид устроили диспут. Аль-Газали подверг критике философию Аристотеля, неоплатоников и естественные науки, а Саид все это отстаивал. Аль-Газали, продемонстрировав глубокие познания в предмете спора, которые он приобрел, будучи некогда приверженцем взглядов мутазилитов, пытавшихся примирить познание нового с исламом, изложил свою нынешнюю точку зрения. Согласно взглядам суфиев, к которым он теперь принадлежал, есть только один способ познания Всевышнего, и это познание не через разум, но исключительно через дух. Никогда прежде я не слышал столь изобретательных и убедительных доводов. Выдающегося ума человек критиковал разум. Аль-Газали словно загипнотизировал нас своей блестящей речью, своим орлиным профилем, аскетическим пламенем в глазах и красотой арабского языка. Ну а Саид тем временем полулежал, развалившись на подушках, напоминая гигантскую желеобразную медузу, и жевал финики.
Когда аль-Газали закончил, Саид с трудом поднялся и заговорил. Мы поначалу думали, что из уважения к гостю визиря его ответ будет лишь вежливой формальностью и потому напрасно ждать от Саида что-то интересное. Однако через несколько мгновений мы поняли, что перед нами вовсе не любящий сибаритствовать бездельник, с образом которого все успели свыкнуться. Саид, с легкостью жонглировавший своими познаниями о Вселенной, чудесным образом преобразился, будто бы став воплощением и Аристотеля, и Сократа, и самого Гермеса одновременно. Я как сейчас вижу его силуэт на фоне горящего пламени очага, что отбрасывало отблески на лица рассевшихся по коврам гостей. Салим сухо улыбался. Лицо же аль-Газали превратилось в маску, будто он пытался скрыть изумление и обиду. Как? Неужели кто-то осмелился бросить ему вызов?
